Традиционная сдержанность губернатора А. Клычкова дала трещину, когда новый глава региона не смог сдержать удивления, вызванного, как определил сам Андрей Евгеньевич, «самобичеванием орловцев». Самобичевание — подвиг аскетов или мазохистов. Орловцы — не то и не другое. При описании качества, поразившего молодого руководителя, на мой взгляд, было бы лучше использовать оборот «угрюмое неверие в возможность хороших перемен».

Не надо винить в этой особенности простых людей. Даже «собаки Павлова» — жизнерадостные до опытов существа — знают, что такое условный рефлекс. Орловцы знают это лучше собак. Условный рефлекс, прививаемый годами, создает новый характер. Народная мудрость задолго до работ великого физиолога определила этот феномен фразой «привычка — вторая натура».

Орловцы десятилетиями привыкли слышать патриотические речи и видеть, что власть, их произносящая, не отличается жерт­венным служением; уставать от разговоров о любви к малой родине и наблюдать, как строчка «благоустройство» становится кормушкой для вороватых чиновников и бездарных подрядчиков; глохнуть от песен о необходимости возрождения «Дворянского гнезда» и дома Лизы Калитиной и смотреть, как областной депутат годами щип­лет на руинах этого дома травку…

Проходя по Пионерскому скверу, больше чем появившейся красоте, я удивляюсь настроению отдыхающих здесь людей. Они будто прощаются со свалившимся на них счастьем — тихи и задумчивы. Орловцы не привыкли, что могут жить «как люди», что слова власти не обязательно расходятся с делами. У них будто на лице написано — «всё хорошее недолговечно и появляется случайно, радоваться нечему». Это философия, в которой край пестовали лет двадцать пять. Чего ж удивляться, что условный рефлекс стал безусловным? Целое поколение выросло…

Крыша Военно-исторического музея (тогда Музея-диорамы) начала протекать сразу после «ввода объекта в эксплуатацию». Военно-исторический музей — это здание-символ. Здесь людно в праздники, по торжественным датам выступают ответственные лица, слушают — что попроще, затем вновь становится пусто.

В музее есть конференц-зал, который ни дня не проработал в этом качестве — со стен течет…
Говорят, что с самого начала было ясно — крыша нужна шатровая, но это дорого. Утверждают, что до сих пор нет технологии вскрытия кровли, безо­пасной для здания во время дождя.

Со вторым утверждением не соглашусь. Столетиями ведется метеонаблюдение, в двадцатом и нынешнем веках — поставленное на научную основу. Предки умели предсказывать погоду по поведению животных и основываясь на ощущениях. Совсем не обязательно вскрывать крышу (для ремонта) в дождь или накануне его.

Крышу (пласты рубероида) с музея несколько дней назад сняли за несколько часов до ливня. Зала локальных войн больше нет — эвакуирован. Часть экспонатов повреждена. Гипсокартонный подвесной потолок, по моему мнению, тоже придется менять. Возможно, менять придется и электропроводку.
Какая проблема была узнать прогноз погоды? Никакой. Проб­лема «с ментальностью» исполнителей, с рефлекторным поведением, когда качество вторично по отношению к «освоению средств».

Что с этим делать? Вырабатывать новые рефлексы, возвращаться к человеческому состоянию. Трудная задача даже для физиолога. А если говорить о музее — тут и вовсе беда. Годы «опытов» над целым регионом даром не проходят.

Сергей Заруднев.