Вообще идея «единства рыночной власти и народа» означает лишь одно — наглое требование власти к народу сохранять лояльность к ней, пока она его грабит.

37% граждан страны сегодня считает, что в ней есть «народное единство» и 54% полагает, что его сегодня нет. Два года назад, в 2017 году, первых было 54%, вторых — 40%. За два года они поменялись местами. Что их разделило? Экономическая политика власти: пенсионная реформа.

По тем же данным, 76% сегодня считает, что в стране есть противоречия и неприязнь между богатыми и бедными. 61% полагает, что она есть между руководителями и простыми работниками. 51% видят ее в отношениях между предпринимателями (капиталистами) и наемными работниками (пролетариатом).

Однако ко всему прочему, сама идея празднования «Дня народного единства» 4 ноября — и исторически, и социально-политически — изначально была полностью несостоятельна. И базировалась, с одной стороны, на навязчивом желании церковников «восстановить» празднование сугубо церковного дня Казанской Богоматери, что вообще нелепо в светском обществе.

С другой — на неграмотных исторических выкладках. Дело в том, что разница в Юлианском и Григорианском календарях со временем меняется, и если в 1612 году она составляла 10 дней, то в начале 21 века — 13. Не вдаваясь во множественные перечисления дат осени 1612 года, итогово можно лишь отметить, что, строго говоря, 4 ноября 2009 г. соответствует 22 октября юлианского стиля.
В Кремль русские войска вошли 25 октября 1612 года, а поляки сдались 26 октября 1612 года. 25 и 26 октября — ничего знакомого нет в этих датах? На сегодня, по нынешнему стилю, это соответствует 7 и 8 ноября. Хотели отмечать этот славный день — нужно было к выходному 7 ноября добавлять выходной 8 ноября.

Но и вообще, взятие Москвы Вторым русским ополчением — дата славная, но политически — не вполне однозначная. Во-первых, ни о каком «народном единстве» там речи не было. Поляки не брали Москву штурмом и не свалились нее с неба — их в Москву пригласили русские бояре…

Поляки были не абстрактными «иноземными захватчиками», а вызванными себе на подмогу, строго говоря, наемниками той части русской элиты, которая с их помощью, отдав русский престол польскому королевичу, хотела утвердить свою власть и подавить народное возмущение, начатое еще крестьянской войной Ивана Болотникова.

Одна часть общества воевала против другой. То есть все эти события были не единением народа в борьбе с иноземными захватчиками, а объединением части общества в борьбе против другой его части. И началась сама Смута в результате крестьянских восстаний, вызванных усилением их закрепощения.
Конечно, эта объединившаяся в ополчении часть выражала интересы страны, но это был не акт единства, а продолжение ранее начавшегося раскола. Народ поднялся не во «имя единства» — он поднялся против боярской своры, насиловавшей Россию.

Другой вопрос, что в результате его победы у власти утвердилась часть именно этой своры — реальными победителями оказались бывшие сторонники «Тушинского вора», к которым, кстати, принадлежали и Романовы.

А народу, в результате того, что он поверил в сказку о «единстве», досталась та же власть бояр. Народных же вождей — Минина и Пожарского — просто выдавили из большой политики, как и лишили всякого реального значения собравшийся в 1613 году сословный Земской Собор.

И сегодня кто с кем должен «единиться»? Есть те, кто выиграл в результате разрушительной политики 90-х гг., есть те, кто проиграл — то есть грабители и ограбленные. На какой почве они должны объединяться? При самом мирном подходе — сначала грабители должны отдать награбленное, а у ограбленных должен быть восстановлен как минимум жизненный уровень тридцатилетней давности.
И вряд ли нынешняя власть хочет объединиться с бывшими олигархами 1990-х.

Однако все это не является главным. Власти не было никакого дела до 1612 года, до Минина и Пожарского, на великой памяти которых она пытается сегодня спекулировать. Ее интересовали две вещи. Первая — увести в тень истории 7 ноября как действительно идеологически (и особо — экономически) чуждую ей дату.

Второе — попытаться утвердить в общественном сознании идею единства, понимаемого ею как единство общества в ее поддержке. В этом отношении нынешний праздник прямо противоположен по смыслу действиям народного ополчения Минина и Пожарского. Смысл первого — в подобострастном отношении общества к власти. Смысл второго — в восстании гражданского общества против тогдашнего кремлевского правительства.

И в обоих отношениях власть проявила не свое единство с обществом, а свое расхождение с ним, свой диктат над ним. Она не способствовала установлению общественного единства (которого нет и быть не может при нынешней социальной дифференциации), а обозначила линии трещин и возможных новых расколов.

А потому встает вопрос: если сегодняшнее положение чем-то и напоминает начало 17 века, то полной не органичностью, чужеродностью Кремля и народа. Тогда в Кремле сидели поляки. Сегодня их нет. Но дело-то было не в поляках, а во вполне русских боярах, насиловавших Россию. И если уж на то пошло, в конечном счете, против них поднялось народное ополчение — поляки были лишь поводом, иноземной охраной, вызванной на подмогу выродившемся боярством.

Организации, движения, активисты — они разные. У них есть разные интересы и они выражают разные интересы. И среди них есть как представители разных идеологий, что еще не так страшно в определенных ситуациях, и разных эстетических предпочтений, что даже, возможно, и хорошо, но и разных базовых отношений к миру — и разных историко-политических идентификаций. И разных государственных и гражданских идентификаций.

Можно объединить тех, кто считает, что Россия должна быть православной монархией, и тех, кто считает, что она должна быть пролетарской республикой. И даже тех, кто считает, что она должна быть республикой либерально-демократической, и даже исламской теократией.
Но всех их нелепо объединять с теми, кто считает, что ее не должно быть вообще, либо с теми, кто считает, что она должна быть вассалом США.

Можно объединить тех, кто любит Пиросманишвили, и тех, кто любит Рублева, с теми, кто любит Шагала и Гойю. Но нельзя объединить их с теми, что считает, что все картины и книги нужно сжечь.
Вообще, попытка объединить всех со всеми — всегда и бессмысленная, и парализующая. Можно в стремлении к объединению стремиться образовать большинство. Можно — подавляющее большинство. Но нельзя объединять большинство с ненавидящим его меньшинством. Если это и сделать, эффект будет один: это меньшинство сделает все, чтобы парализовать работу большинства, а если не удастся, постарается обессмыслить его работу…

Объединять всех на свете и быть над всеми — это было любимое занятие Горбачева. В результате его возненавидели все.

Объединять всех со всеми — это всего лишь попытка стать хорошим для всех, остаться над схваткой. Ни за что не отвечать — и каждый раз уходить от решений…

Однако единство стране сегодня действительно нужно: только не всех со всеми, а тех, кто поддерживает принципы национального суверенитета, в борьбе с теми, кто навязывает продолжение курса рыночной экономики и подчинение международным политическим и экономическим центрам.

Сергей Черняховский.
Информационное
агентство «Аврора».
4 ноября 2019 года.
(Публикуется в сокращении).