Сталинизм как ответ на децивилизование России
Продолжение.
Начало в № 42 (1361)

Система хозяйствования

Специфические природные условия России, суровый континентальный климат, и как следствие — низкая урожайность зерновых, отдалённость морей, — всё это определило специфику российской цивилизационно-идентичной хозяйственной системы. Её отличительными чертами являлась особая организующая роль государства и особая роль трудовой общины. Рыночные отношения в ней играли второстепенную подсобную роль, при определяющем значении фактора государственного тягла.

В процессе экономических реформ второй половины XIX — начала XX веков эти специфические особенности были поколеблены. Внедряется капиталистическая система отношений. В процессе столыпинских реформ целевым образом власть пытается ликвидировать институт общины. Одновременно с децивилизованием усиливалась кризисность российской экономики.

Сталинская экономическая модель являлась восстановлением цивилизационно-идентичной системы российского хозяйствования. Государственное управление занимает стержневое положение в организации экономических процессов. Выпуск товаров диктуется планом, связанным, в свою очередь, с вопросами безо­пасности, а не капиталистическим рынком. Колхозы фактически оказываются восстановлением системы русской общинности. При этом, в противоположность замыслам ультралевых, сохранялись и определённые элементы мелкотоварного рынка, развивались кустарные промыслы.
Одним из распространённых мифов в критике сталинизма является утверждение о сталинском ограблении деревни, за счёт которого, собственно, и была будто бы осуществлена индустриализация. А сам Сталин как ответственный за политику коллективизации изображается врагом русской деревни и русского крестьянства.

В действительности ни о каком «ограблении» деревни не могло быть и речи. В аграрный сектор государством направлялись огромные ресурсы. Колхозы демонстрировали более высокую эффективность по сравнению с частным крестьянским хозяйством. Урожайность зерновых была в них в среднем на 15—30% выше.

Данное преимущество обусловливалось более широкими возможностями применения техники. Немалые средства государства расходуются на учреждение машинно-тракторных станций. В мае 1929 г. был утверждён план создания 102 МТС. В 1940 г. уже существовало 7069 машинно-тракторных станций.
Если в 1927—1928 гг. советская промышленность осуществляла выпуск 1,3 тыс. тракторов, то на 1929—1930 гг. планировалось уже 9,1 тыс. Вся эта сельскохозяйственная техника работала на колхозные нужды, находясь на содержании государства. Какой-либо платы с колхозов за использование тракторов не бралось.

Динамика выпуска сельскохозяйственной техники в СССР в период индустриализации выражалась вообще беспрецедентными показателями роста. Никогда за всю мировую историю ни одна страна не демонстрировала столь высоких темпов механизации аграрного производства.
Не менее впечатляет рост тоннажа производства удобрений. Успехи советской химической промышленности периода индустриализации оценивались на Западе как невероятные.
Высшие и средние профессиональные учебные заведения расширили по целенаправленному государственному заказу подготовку квалифицированных агрономов. Их готовилось в тот период даже больше, чем врачей или учителей.

Меняется облик советского села, в котором создаются инфраструктуры социального и культурного профиля. Коллективизацию отвергло далеко не всё крестьянство. Многие поддержали её и приняли с воодушевлением. Да и колхозы создавались не на голом месте. В восприятии крестьян они соотносились с традиционным институтом сельской трудовой общины.

Общая энерговооружённость труда крестьянина за период с 1928 по 1940 г. увеличилась в четыре раза. Именно благодаря коллективизации был осуществлён исторический переход к механизации российской деревни. За счёт процесса электрификации села использование электроэнергии за те же годы возросло в 15,4 раза.

При этом количество занятых в аграрном секторе значительно сократилось. Происходил активный урбанизационный процесс, многие бывшие крестьяне вербовались на великие стройки социализма. Оставшиеся же в деревнях, при меньшей численности работников, сумели как минимум сохранить аграрное производство на уровне прежних показателей. При пересчёте же урожайности на один рабочий день занятости (т. е. не с площади земли, а с человека) — рост очевиден: 1923 г. — 0,3 центнера, 1933 г. — 0,6 центнера, 1937 г. — 1,0 центнер.

Сталинская модель была моделью мобилизационной. Мобилизационность определялась установкой — «если завтра война». Обеспечению безопасности государства были подчинены все государственные и общественные институции, включая образование, науку, культуру. Сталин не являлся изобретателем системы государственной мобилизации. Мобилизационной институцией во времена Ивана Грозного являлась опричнина. До большевиков модель мобилизационного государства создал в России Пётр Великий. В этом смысле тезис о связи образов Петра I и Сталина не лишён определённых оснований.
Мобилизационная модель, и только она, позволяла форсированно ликвидировать отставание от конкурентов. Понятно, что мобилизация требует больших волевых усилий, напряжения всех сил, выхода из состояния комфорта и малопривлекательна для обывателя.

О том, что управленческие задачи государства не исчерпываются критерием рентабельности, говорил в своё время И. В. Сталин.
«Говорят, — рассуждал И. В. Сталин, — что колхозы и совхозы не вполне рентабельны, что они поглощают уйму средств, что держать такие предприятия нет никакого резона, что целесообразнее было бы распустить их, оставив лишь рентабельные из них. Но так могут говорить лишь люди, которые ничего не смыслят в вопросах народного хозяйства, в вопросах экономики. Более половины текстильных предприятий несколько лет тому назад были нерентабельны. Одна часть наших товарищей предлагала нам тогда закрыть эти предприятия. Что было бы с нами, если бы мы послушались их? Мы совершили бы величайшее преступление перед страной, перед рабочим классом, ибо мы разорили бы этим нашу подымавшуюся промышленность. Как же мы поступили тогда? Мы выждали год с лишним и добились того, что вся текстильная промышленность стала рентабельной… Если так смотреть на рентабельность, то мы должны были бы развивать вовсю лишь некоторые отрасли промышленности, дающие наибольшую ренту… На рентабельность нельзя смотреть торгашески, с точки зрения данной минуты. Рентабельность надо брать с точки зрения общенародного хозяйства в разрезе нескольких лет».

Суверенитет

Марксизм категорией «суверенитет» не оперировал, относя её к признакам буржуазного государства. Ракурс проблемы смещался к идее права наций на самоопределение. Именно в такой формулировке — «О праве наций на самоопределение» была написана в 1914 году известная статья В. И. Ленина. Перед Сталиным уже стояли задачи отстаивания государственного суверенитета СССР перед угрозами, продуцируемыми внешним капиталистическим окружением. И мысль Сталина существенно раздвигала рамки понимания буржуазно-национальной суверенности государства. Суверенным будет только такое государство, которое освобождается от зависимости от мировой капиталистической системы. Речь шла, таким образом, о суверенитете антибуржуазном. Для обеспечения суверенности требовалась известная степень автаркийности системы. Сталинское понимание суверенитета убедительно раскрывает, в частности, следующие высказывания.

Политический отчёт Центрального комитета XIV съезду ВКП (б) 18 декабря 1925 года: «…Мы должны строить наше хозяйство так, чтобы наша страна не превратилась в придаток мировой капиталистической системы, чтобы она не была включена в общую систему капиталистического развития как её подсобное предприятие, чтобы наше хозяйство развивалось не как подсобное предприятие мирового капитализма, а как самостоятельная экономическая единица, опирающаяся, главным образом, на внутренний рынок, опирающаяся на смычку нашей индустрии с крестьянским хозяйством нашей страны».

Сталин отмечал, что сама идея суверенитета — когда‑то ключевая для западных государств — на Западе девальвирована. «Раньше, — фиксировал он происходящую трансформацию, — буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего». Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продаёт права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт».

Логика развития капитализма ведёт к подчинению национальных государств мировому капиталистическому центру. Таким центром, как отмечал Сталин, стали Соединённые Штаты Америки. Фактически описывалась система формируемой однополярности капиталистического мира. Причём на особую роль США в качестве мирового центра капитализма, которому отдают суверенитет буржуазные государства, Сталин указывал ещё задолго до периода холодной вой­ны, когда американская политическая гегемония ещё не была очевидна. «Европейские страны, — фиксировал он новую тенденцию мирового развития, — продолжая эксплуатировать свои колонии, сами попали теперь в финансовое подчинение Америке, ввиду чего, в свою очередь, эксплуатируются и будут эксплуатироваться Америкой. В этом смысле круг главных государств, эксплуатирующих мир в финансовом отношении, сократился до минимума, тогда как круг эксплуатируемых стран расширился». «Временная стабилизация европейского капитализма … — констатировал Сталин, — достигнута с помощью, главным образом, американского капитала и ценой финансового подчинения Западной Европы Америке».

Патриотизм против космополитизма и русофобии

Впервые формулировка «низкопоклонство перед Западом» была выдвинута советской пропагандой ещё в 1936 г. Она была связана с произошедшим в СССР идеологическим переломом, переориентацией на позиции почвеннического государственного строительства. Однако до войны точки над i в вопросах идеологии расставить так и не удалось. Новая актуализация вопроса о «низкопоклонстве» среди представителей творческой интеллигенции пришлась на послевоенный период.

Сильной стороной марксизма было наличие универсальной теории. Большевизм соединял марксистский универсализм с российской цивилизационной спецификой. «Рабочие, — заявлялось в «Манифесте коммунистической партии», — не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет». При Сталине сказать, что у советских рабочих нет Отечества, нет Родины, было уже невозможно.

Наоборот, подчёркивалась глубокая связь большевизма с Отечеством. Сталин в раскрытии этой связи использовал яркие образы античной мифологии: «Я думаю, что наши большевистские руководители похожи на Антея, должны быть похожи на Антея. Большевистские руководители — это Антеи, их сила состоит в том, что они не хотят разрывать связи, ослаблять связи со своей матерью, которая их родила и вскормила, — с массами, с народом, с рабочим классом, с крестьянством, с маленькими людьми. Все они — большевики — сыны народа, и они будут непобедимы только в том случае, если они не дадут никому оторвать себя от земли и потерять тем самым возможность, прикасаясь к земле, к своей матери — к массам, получать новые силы».

Принятое в исторической литературе сведение внутрипартийной борьбы в СССР к противостоянию Сталина левой и правой оппозиции в вопросах социалистической модернизации не отражает реально сути противостояния. И то, что называют «левой», и то, что называют «правой» оппозицией, сходились в одном — презрении к народному большинству, фактической русофобии. Напротив, группировка, связанная со сталинской линией, стояла на позициях русофильства. В этом отношении уместно было говорить не о трёх группировках — левой, правой и сталинской, а о двух: русофобской — оппозиционной и сталинской — русофильской. Бухаринские апологеты-рыночники (а апологетика бухаринства стала одним из ведущих направлений периода перестройки) обходили вниманием русофобство Бухарина, ставшее предметом критики Сталина. Резко негативно высказался Сталин об используемом оппозицией образе «русской обломовщины»: «Вряд ли тов. Бухарин сумеет объяснить с точки зрения своей «концепции», как это «нация Обломовых» могла исторически развиваться в рамках огромнейшего государства… И никак не понять, как русский народ создал таких гигантов художественного творчества и научной мысли, как Пушкин и Лермонтов, Ломоносов и Менделеев, Белинский и Чернышевский, Герцен и Добролюбов, Толстой и Горький, Сеченов и Павлов».

Левоинтернационалистская платформа первоначально явно доминировала, в частности, в руководстве Наркомпроса. При этом позиция большинства учителей могла бы быть охарактеризована как русско-патриотическая, что вызывало недовольство наркомпросовцев. Нарком просвещения Луначарский резко критиковал Всероссийский учительский союз за стремление воспитывать у учащихся любовь к Родине.
Грань русофобии переходил в некоторых оценках российского прошлого влиятельнейший человек в тогдашней советской исторической науке М. Н. Покровский, редактор «Краткого курса ВКП (б)». «Предлагаю, — эпатировал он традиционное патриотическое сознание русского человека, — всегда писать название страны «Россия» именно так, в кавычках, настолько оно скомпрометировало себя за тысячелетнюю историю…

Однако с середины 1930‑х годов вся русофобия в системе образования резко свёртывается. Реабилитируется категория «патриотизм», восстанавливаются в правах герои дореволюционной российской истории. Троцкий из‑за границы писал в этой связи о сталинском «идеологическом термидоре». В учительской среде произошедший поворот восприняли в целом положительно.

Широкое тиражирование понятия «безродный космополит» происходит после знаменитого выступления А. А. Жданова в январе 1948 г. на совещании деятелей музыкальной культуры в ЦК. «Глубоко ошибаются те, — указывал секретарь ленинградской парторганизации, — кто считает, что расцвет национальной музыки, как русской, так ровно и музыки советских народов, входящих в состав Советского Союза, означает какое‑то умаление интернационализма в искусстве. Наоборот, интернационализм рождается там, где расцветает национальное искусство. Забыть эту истину — означает потерять руководящую линию, потерять своё лицо, стать безродными космополитами. Оценить богатство музыки других народов может только тот народ, который имеет свою высокоразвитую музыкальную культуру. Нельзя быть интернационалистом в музыке, как и во всём, не будучи подлинным патриотом своей Родины. Если в основе интернационализма положено уважение к другим народам, то нельзя быть интернационалистом, не уважая и не любя своего собственного народа».

Расстановка акцентов здесь принципиально важна. Интернационализм в свете происходящих идеологических инверсий не отменялся. Напротив, интернациональные ориентиры поддерживались, но связывались не с отрывом от национального, а с опорой на него. Главное, в чём состоял пафос кампании борьбы с космополитизмом, — было не потерять своего лица.

На встрече с писателями в 1947 году Сталин поднимает вопрос о поражённости сознания части интеллигенции космополитическими настроениями. «А вот есть такая тема, — говорил он на встрече с писательской общественностью, — которая очень важна, которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая, она идёт ещё от Петра. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами… Простой крестьянин не пойдёт из‑за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов».

Вардан Багдасарян,
«Завтра».
Продолжение следует.