Сталинизм как ответ на децивилизование России

Продолжение.
Начало в №№ 42, 43.

Религия и церковь

Несмотря на декларируемый в качестве идеологии советского общества диалектический материализм, в период сталинской инверсии происходит реанимация православной идеи.
Демонизации облика Сталина в определённом сегменте православно-монархической литературы противоречит оценка генсека духовным писателем, отцом Дмитрием Дудко:

«…если с Божеской точки зрения посмотреть на Сталина, то это в самом деле был особый человек, Богом данный, Богом хранимый Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для всего мира… Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек… Не случайно в Русской Православной Церкви ему пропели, когда он умер, даже вечную память, так случайно не могло произойти в самое «безбожное» время. Не случайно он учился и в Духовной Семинарии, хотя и потерял там веру, но чтоб по‑настоящему её приобрести. А мы этого не понимаем… Но на самом деле всё‑таки Сталин по‑отечески заботился о России…»

Вопреки распространённому клише церковное возрождение началось ещё в довоенные годы и потому не являлось исключительно следствием военных поражений 1941 года. Ещё с середины 1930‑х гг. прослеживается тенденция возвращения в епархиальные ведомства изъятых прежде из патриархии храмов.

Проводится историографическая переоценка миссии христианства в пользу признания значительного вклада, внесённого православной церковью в становление древнерусской национальной культуры и в отражение внешней агрессии со стороны иноверцев.

С 1935 г. «реабилитируется» табуированная прежде рождественская ёлка, которая, правда, став атрибутом новогоднего торжества, утрачивает прямую связь с христианской семиотикой. Посредством персонального вмешательства Сталина при разработке проекта Конституции 1936 г. были изъяты поправки к статье 124 о запрете отправления избирательных прав служителям культа.

Вероятно, не последнюю роль в изменении политики советского государства в отношении церкви сыграли материалы всесоюзной переписи 1937 года. Вопрос о религиозной принадлежности был включён в опросные листы переписи по личной инициативе Сталина.

Полученные результаты оказались настолько ошеломляющими, что опубликовать сводные статистические материалы власти так и не решились. Через два года была проведена повторная переписная акция, уже не содержащая пункта установления принадлежности человека к какой‑либо религии. Важный вопрос отсутствовал и во всех последующих переписях.

Согласно полученной в 1937 г. статистике, большинство из согласившихся заполнить соответствующий пункт анкеты самоидентифицировались в качестве верующих — 56,7%. К ним, очевидно, следует зачислить и тех, кто на вопрос о своём отношении к религии отказался вообще от какого‑либо ответа. Таковых от общего числа участвующих в переписи насчитывалось до 20%. Данная группа может быть идентифицирована в качестве скрытых верующих.

С началом войны патриарх Антиохийский Александр III обратился с призывом к христианам всего мира о молении за судьбу России. И Сталин в наиболее тяжёлые дни 1941 г. собрал в Кремле духовенство для проведения молебна о даровании победы.

В ознаменование первых успехов, весной 1942 г., после длительного запрета власти сняли табу на празднование Пасхи. Пасхальная служба 1944 г. уже имела де-факто статус общегосударственного празднества, собрав в Москве только на первой заутрени (в большинстве церквей было проведено несколько служб) 120 тыс. прихожан.

Ликвидируется обновленческая церковь, именуемая не иначе как «церковный троцкизм». На проведённом под покровительством Сталина поместном соборе РПЦ восстанавливается институт патриаршества. Возобновился выпуск печатного органа церкви «Журнал Московской патриархии», открываются богословские учебные заведения.

В послевоенные годы тенденция церковной реставрации усиливается. Происходит скачкообразный рост числа приходов РПЦ от 10544 в 1946 г. до 14477 в 1949 г. Работа на перспективу церковного строительства выразилась в учреждении двух духовных академий и восьми семинарий. С пасхальных торжеств 1946 г. возобновляется богослужебная практика в Троице-Сергиевой лавре, и на повестку дня ставится вопрос о возвращении монастыря патриархии.

К подготовленному в 1948 г. под общим руководством М. А. Суслова постановлению «О задачах антирелигиозной, атеистической пропаганды в новых условиях», в котором провозглашалась задача искоренения религии как непременное условие перехода от социализма к коммунизму, Сталин применил фактически санкцию вето. В послевоенные годы атеистическая пропаганда практически была сведена на нет. Именно тогда подвергся роспуску Союз воинствующих безбожников. Пытаясь повысить статус Московской патриархии во вселенском православном движении, Сталин добивался присуждения ей первой позиции вместо пятой порядковой строчки.

Реабилитация православия не подразумевала реализацию принципа религиозного плюрализма. В постановлении Совета по делам культов от 1948 г. проводилась дифференциация религиозных направлений по степени их приемлемости. К первой группе относилась лишь православная церковь, которой надлежало оказывать содействие; ко второй — армяно-григорианская, исламская и буддистская конфессии, предполагавшие терпимое отношение; к третьей — католицизм, лютеранство, иудаизм, старообрядчество, объявленные учениями, враждебными советской власти.

В 1946—1949 гг. упраздняется легальное существование в СССР Униатской церкви, что осуществлялось в условиях вооружённого сопротивления террористических группировок сепаратистского движения. На московском совещании глав и представителей православной церкви, состоявшемся в 1948 г. по случаю 500‑летия автокефалии РПЦ, были подвергнуты осуждению экспансионизм римской курии и экуменистические тенденции развития христианства на Западе.

Семинаристское образование Сталина говорит в пользу того, что обращение его, человека, знавшего тонкости догматики и культа, к православию не являлось исключительно квазирелигиозным популизмом.
Ещё в период апогея «штурма небес» Союзом воинствующих безбожников Сталин оценивал атеистическую литературу как антирелигиозную макулатуру. Он настаивал, чтобы агитки атеистической пропаганды были исключены из библиотеки, предназначенной для его личного пользования.

Национальный вопрос

Постепенно Сталин эволюционировал в направлении понимания особой интегративной миссии русского народа и к представлению о преимущественно добровольном вхождении народов в состав России.
Он, как известно, предостерегал против искусственной украинизации. Им отвергались попытки негативного освещения деятельности Богдана Хмельницкого, хотя отношение к нему среди сторонников украинизации было преимущественно негативное.

Если в левом крыле партии считали, что для преодоления рецидивов шовинизма следует дать максимум прав национальным меньшинствам, пусть даже в ущерб большой нации, то Сталин, напротив, приходил к выводу о целесообразности ставки на большую нацию. Такой подход им рекомендовался, в частности, применить в Китае в отношении к иноэтничным окраинам.

Более того, ещё в 1918 году Сталин высказывался, что федерализм есть временное явление на пути к социалистическому унитаризму. «В России, — рассуждал он на встрече с сотрудниками газеты «Правда», — политическое строительство идёт в обратном порядке. Здесь принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным, для того чтобы с течением времени федерализм уступил место такому же добровольному и братскому объединению трудовых масс всех наций и племён России. Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль — к будущему социалистическому унитаризму». В логике этой позиции национально-территориальное устроение должно было быть впоследствии заменено унитарным.

Да и в самом национально-территориальном устроении Сталин, как известно, придерживался идеи автономного, а не федералистского принципа построения СССР. Формально за основу был взят федеративный ленинский план, по факту — реализовывался план сталинский. До 1990 года — появления соответствующего закона — не было даже процедурной юридической возможности выхода республик из состава СССР.

Уже испанский полигон показал ограниченность классового подхода в пропаганде. И осознанием этого принципиально отличалось сталинское видение будущей войны от видения троцкистского. Л. Д. Троцкий в духе левых идей предсказывал будущее столкновение СССР и Германии как новое издание гражданской войны классов в мировом масштабе. «… Судьба СССР будет решаться в последнем счёте не на карте генеральных штабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии… сможет оградить СССР от разгрома…»

Военно-патриотическая же пропаганда Сталина была сосредоточена на апелляции к историческим чувствам народа.

Сталинская кадровая политика была выстроена таким образом, что исключала складывание этнократий. По воспоминаниям Л. М. Кагановича, Сталин не допускал ситуации, чтобы заместителем у управленца, представляющего национальное меньшинство, был бы другой представитель нацменьшинств. Через такие ограничения создавались реальные препятствия формирования этнических кланов.

В преддверии войны из РККА в массовом порядке увольнялись представители «иностранных национальностей» — поляки (26,6% уволенных), латыши (17,3%), немцы (15%), эстонцы (7,5%), литовцы (3,7%), греки (3,1%), корейцы (2,1%), финны (2,6%), болгары (1,2%), венгры, чехи, румыны, шведы. Превентивной мерой стало переселение из приграничных районов «неблагонадёжного» по этническим признакам населения поляков и немцев — с Украины, корейцев и китайцев — с Дальнего Востока, курдов — из Закавказья. Те же мотивы военной угрозы лежали в основе решения 1937 г. о расформировании признанных вредными национальных школ — финских, латышских, немецких, польских, английских, греческих и др. Утверждалось небезосновательно, что в них велась враждебная советской власти деятельность.

Закрытию подлежали Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (имевшего в своём составе секторы: литовский, еврейский, латышский, немецкий, польский, румынский, белорусский, болгарский, итальянский, молдаванский, югославский, эстонский, финский) и Коммунистический университет трудящихся Востока.

Постановлением от 7 марта 1938 г. расформировывались существовавшие со времён Гражданской войны национальные части и формирования РККА. Важнейшим политическим шагом по восстановлению национальной идентичности стало введение «пятого пункта» (о национальной принадлежности) в паспорт и официальной кадровой документации (с 1935 г.). Следствием такой фиксации стало введение в преддверии войны национальных квот на занятие должностей, связанных с поддержкой государственной безопасности. Решением Политбюро от 11 ноября 1939 г. отменялись все прежние инструкции о преследовании «служителей русской православной церкви и православноверующих»).

При Сталине реабилитируется русская тема. Широкий резонанс вызвал произнесённый И. В. Сталиным 24 мая 1945 г. на торжественном приёме для советских военачальников в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца тост «За русский народ». Было два его важных смысловых контекста.
Первый — акцентировка роли народа как истинного творца истории. Тост был произнесён на приёме не случайно среди представителей военной, политической и культурной элиты. Напыщенные генералы, писатели, номенклатура — все они позиционировались как триумфаторы. И. В. Сталин опустил их с небес на землю. Им давалось понять, что победителем в войне являлся народ, а не элита.

Второй контекст — акцентировка сталинского тоста на русской идентичности. Основные тяготы в войне легли, по оценке И. В. Сталина, на плечи русского народа. Советский Союз по‑прежнему позиционировался как многонациональное государство, однако русский народ был выделен как главная государствообразующая и культурообразующая сила.

Со слов об интеграционной миссии «великой Руси» начинался текст принятого в 1944 г. государственного гимна СССР. Формировалась идеология позиционирования русского народа как «старшего брата» в единой многонациональной семье.

Тост за русский народ был не просто тостом, а идеологической манифестацией. Бывшим космополитам, которых сохранялось ещё немало в среде элитарной части советской интеллигенции, предписывалось теперь полюбить русский народ и его культуру.

Историческая память

Разгром «школы М. И. Покровского», сопровождавшийся реабилитацией «старорежимной» историографии, стал отражением тенденций цивилизационного восстановления в сфере исторической науки. В научную среду возвращается когорта историков, обвинённых прежде в монархических симпатиях, а ныне оцениваемых как классиков отечественной историографии, — С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, В. Г. Дружинин, М. К. Любавский, В. И. Пичета, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин и др. Многие из них были удостоены высших правительственных оценок, как Ю. В. Готье, избранный в 1939 г. действительным членом Академии наук, или С. В. Бахрушин, удостоенный в 1942 г. Сталинской премии. В 1937 г. было осуществлено переиздание работы скончавшегося в заключении осуждённого ранее в качестве руководителя диверсии на историческом фронте С. Ф. Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.».

На нигилистические опусы Н. И. Бухарина по отношению к русской истории «Правда» дала категорическую отповедь: «Партия всегда боролась против… «Иванов, не помнящих родства», пытающихся окрасить всё историческое прошлое нашей страны в сплошной чёрный цвет». На страницах газеты воззрения лидеров оппозиции, осуждённых на процессе 1937 г., были определены бывшим сменовеховцем И. Лежнёвым как национальная «смердяковщина».

Сталин позволил себе даже выступить с кощунственной для партийной сферы критикой воззрений «классиков», адресовав в 1934 г. письмо членам Политбюро «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма»», в котором указывал на ошибочность автора в трактовке внешней политики России как более милитаристской, чем у западных государств. С его точки зрения, классик марксизма не был корректен в своих выводах, а российская внешняя политика не являлась более реакционной или более захватнической, чем политика любого из западных государств. Вероятно, не в последнюю очередь из‑за критических стрел в адрес России, содержавшихся в ряде работ Маркса и Энгельса, издание их полного собрания сочинений в СССР в 1935 году было приостановлено.

Квинтэссенцией идеологического противостояния между левой историографической школой и державно-почвенным направлением стал конкурс 1934–1937 гг. на составление лучшего учебника по истории СССР. Постановлением Совнаркома и ЦК от 1934 г. осуждался отвлечённый характер преподавания истории, увлечение абстрагированием и деперсонализацией прошлого. Н. И. Бухарин, как один из членов конкурсной комиссии, ратовал за то, чтобы в учебнике внимание было сосредоточено на описании дореволюционной России как «тюрьмы народов», «воплощения векового обскурантизма».

В составленном в соответствии с данными рекомендациями пособии историческое прошлое дифференцировалось на основании исторической дихотомии: революционное — контрреволюционное, при которой к последней из категорий относились персонажи, укреплявшие российскую монархическую государственность и расширявшие её владения, как, к примеру, Минин и Пожарский или Богдан Хмельницкий.

Но предпочтение было отдано проекту учебника А. В. Шестакова, ориентированному на рассмотрение советского периода истории в органической связи с героическими страницами «старорежимного» прошлого.

Для многих левокоммунистов было этически невозможно высказаться в положительном смысле о ком‑либо из российских самодержцев или представителей высшей бюрократии. Сталин уже может давать такие оценки. Он заявляет, в частности, о прогрессивном значении деятельности Ивана Грозного и созданной им опричной организации. Суть прогрессивности царя виделась в том, что тот первым в истории России ввёл будто бы монополию внешней торговли, которая была восстановлена уже только при Ленине. После просмотра второй части фильма С. М. Эйзенштейна «Иван Грозный» Сталин высказал свой взгляд о главной заслуге царя, состоявшей в том, что «он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал». Грозный оценивался им как лучший правитель в истории дореволюционной России.

Как прогрессивного деятеля оценивал Сталин и Петра I, акцентируя внимание на организации им форсированной ликвидации технологического отставания от Запада. При этом он подчёркивал, что император, прежде всего, защищал классовые интересы помещиков и зарождающейся буржуазии. Петр I порицался Сталиным за либеральное отношение к иностранцам, их широкое проникновение при нём на ключевые позиции в государственном управлении, онемечивание двора. Двор российских императоров характеризовался Сталиным как немецкий двор, что не могло, по его мнению, не привести к несуверенности политики императорской России.

Тенденцию патриотического переосмысления прошлого отражал киноэпос, такие фильмы, как «Пётр Первый» (1937), «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940), «Богдан Хмельницкий» (1941), «Кутузов» (1943), «Иван Грозный» (1945), «Адмирал Нахимов» (1946), «Адмирал Ушаков» (1953).

Речь 7 ноября 1941 г., с апелляцией к памяти великих военачальников старой России, являлась логическим продолжением идеологического поворота довоенных лет. И. В. Сталин призвал помнить имена защитников Оте­чества — Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова.

Вардан Багдасарян,
«Завтра».
Продолжение следует.