— Как много здесь русского! Как я люблю эту местность! Откуда все это? И для кого? Ты не знаешь?
— Не знаю.
— Значит, мне предстоит узнать, почему все это так сильно действует на меня…

Это отрывок из разговора поэта Н. Рубцова, записанный его другом С. Багровым в г. Тотьма Вологодской области. Недалеко от того места, где состоялся этот разговор, теперь стоит памятник поэту работы скульптора Ф. Клыкова.

Н. Рубцов провел на Вологодчине свое детство и юность. Неподалеку от Тотьмы он воспитывался в детском доме, а потом учился в тотемском лесотехническом техникуме — в стенах бывшего Спаса–Суморина монастыря. Теперь это величественные руины — ни монастыря, ни техникума.

Местная легенда гласит, что свое название город получил от впечатления побывавшего здесь царя: «То тьма», — сказал якобы Петр Первый, оказавшись впервые в Тотьме по пути в Архангельск. Но это, скорее, легенда, потому что основание Тотьмы датируется чуть ли не 1137 годом. Город столетиями был одним из важных пунктов на знаменитом Северо-Двинском речном пути из Москвы в Белое море — единственные до основания Петербурга ворота, выводящие русских купцов на европейские торговые пути. И современная Тотьма похожа на старинную завораживающую фреску. Вот только проглядывает она из-под безликих наслоений двадцатого и двадцать первого столетий.

Выйдешь из маршрутки на автостанции — дыра дырой. Обычный райцентр. Да еще современный «тюремный замок» по соседству с новыми безликими жилыми кварталами. А пройдешься по улицам исторического цент­ра, выйдешь на берег Сухоны (ударение, как и в названии города — на первый слог) — и захочется спросить по-рубцовски: откуда все это и почему так сильно действует на меня?

В чем дело, действительно? То ли в этих высоких, устремленных в небо, как корабельные мачты, храмах? То ли в резном деревянном узорочье сохранившихся во множестве деревянных двухэтажных домов позапрошлого столетия? То ли в деревянных тротуарах, каких, наверное, уже не увидишь нигде, кроме Тотьмы? А может быть, излучена Сухоны, простор ее низких берегов да буйные ароматные травы чуть ли не в рост человека так действуют на глаз и сердце?

Тотьму, как фреску, начали очищать от наслоений минувшего столетия совсем недавно. В начале 80-х сотрудник местного краеведческого музея С. Зайцев добился в министерстве культуры СССР создания специальной искусствоведческой комиссии, которая признала архитектурную уникальность православных храмов Тотьмы, построенных в 18 столетии на деньги местных купцов-землепроходцев. Теперь тотемское барокко — общепризнанный архитектурный стиль. Позже были президентские гранты на благоустройство старинного русского города и создание новых музеев.

История Тотьмы — это история русского предпринимательства, совсем непохожего на то, что теперь называем этим словом мы. Тотемские купцы аж с середины 18 века ходили за пушниной на Алеутские острова в Тихом океане и далее на Восток— к берегам Северной Америки. Именно они освоили восточной берег Аляски и достигли 55 параллели, придя на север Калифорнии раньше европейских колонизаторов. Ходили вроде бы за «длинным рублем», а сотворили славу России.

Ее олицетворением стал тотемский мещанин Иван Кусков. В 1790 году двадцати лет от роду ушел он из дома в поисках счастья и повстречался в Иркутске с купцом Александром Барановым, который уговорил молодого человека отправиться с ним к американским берегам. Через несколько лет, в год рождения Пушкина, Александр Баранов основывает Российско-американскую компанию — акционерное общество по освоению побережья Северной Америки. Иван Кусков становится правой рукой А. Баранова «при коммерческой должности». Как можно было бы сказать сейчас: «Бизнес и ничего личного». Отнюдь. Мотивация русских деловых людей прошлого была куда глубже нынешней. «Служить на пользу Оте­честву — есть ли в нашей жизни большая награда, Александр Андреевич? «Что для тебя, что для меня», — сказал однажды И. Кусков своему «шефу» и наставнику А. Баранову. — Тем и живем. Тому и рады бываем. Иной жизни для себя не мыслю…»

Форт Росс Кусков основал на берегах Калифорнии в 1812 году, фактически в те дни, когда судьба России решалась на Бородинском поле. Русские пришли в Калифорнию, казалось бы, с предельно меркантильной целью — освоить плодородные земли для снабжения продовольствием более суровой Русской Аляски. И соседи — испанские колонизаторы калифорнийского побережья — удивлялись русской деловой хватке, тому размаху и добротности, с которыми русские застраивали и засевали занятые ими земли.

Один только факт: форт Росс имел более двух тысяч голов крупного рогатого скота. Была здесь и верфь, и мастерские, и мельница, всего 9 построек внутри крепости и более пятидесяти вокруг нее. Но вот что сказал своим соратникам Иван Кусков, закладывая крепость: «По воле Спасителя крепость наша отныне зовется Россом. Крепость Росс! Форт Росс! Наша русская оседлость на калифорнийском берегу. Запомним, други мои, и потомкам нашим передадим, что в тридцатый день августа восемьсот двенадцатого года мы подняли здесь русский флаг как знак того, что Отечество наше — мать Россия утвердилась на сих американских берегах. И трудиться, и жить будем мы для пользы Оте­чества нашего и всех племен и народов, землю сию населяющих. Так что, с Богом, братцы!»

Племена и народы, «землю сию населяющие», запомнили и остались благодарны. В 2012 в Тотьму приезжала делегация из калифорнийского города Бодега Бей, расположенного рядом с фортом Росс. Как рассказывают теперь краеведы Тотьмы, один из членов делегации был вождем индейского племени. На могилу Кускова в Спасо-Суморином монастыре он возложил цветы, но не просто так, а прежде поцеловав их.

А вот наша «историческая память»: музей Ивана Кускова в Тотьме — первый в России был открыт только в 1990 году, а место захоронения Ивана Александровича и по сей день считается утраченным, потому что в 1960 году при строительстве городской бани с монастырского кладбища были свезены надгробные плиты — для укрепления фундамента. Потом так и не вспомнили, где же лежат останки основателя форта Росс. Крест, который теперь воздвигнут на разоренном монастырском кладбище — лишь условный ориентир: где-то тут лежит И. Кусков.

Лишь совсем недавно благоустроили городскую набережную и украсили ее памятными табличками с описанием походов тотемских купцов-землепроходцев: «Во второй половине 18 века взгляды тотьмичей, людей смелых и предприимчивых, обратились на восток — к Алеутским островам и берегам Северной Америки, богатым местам для пушного промысла. Компании тотемских купцов снарядили в эти края около 20 экспедиций, больше, чем компании московских и вологодских купцов вместе взятых, и добыли пятую часть всей пушнины, привезенной из тихоокеанских плаваний за полвека — рекорд среди русских городов». И еще много интересного из жизни тотемских землепроходцев теперь, наконец, можно почерпнуть, просто гуляя по набережной Сухоны в Тотьме.

Но читать эти тексты, похоже, уже некому. Кроме, разве что, туристов. Тотемская молодежь — на удивление многочисленная, производит грустное впечатление. Как и в Орле, матерщина — неотъемлемая часть ее речи, в которой не осталось и следа от певучего вологодского выговора их бабушек. На тотемский бережок, где в хорошую погоду отдыхают семьями горожане, может бесцеремонно вкатиться какой-нибудь джип, набитый парнями и девушками и, припарковавшись у кромки воды, оглушить всех окружающих так называемой «клубной музыкой». Такого хамства и в Орле не встретишь.

Так что, частично очищенная от поздних наслоений тотемская «фреска», боюсь, в ближайшем будущем может вновь зарасти неприглядной плесенью нравственного и исторического беспамятства. Пробился росточек из-под груды развалин, поддержали его заботливые руки, но вырастить взрослое дерево некому.

Тут, пожалуй, и коренится ответ на рубцовский вопрос. Чувство Родины невозможно без исторической памяти. Без тотемских купцов Пановых, построивших великолепный храм Входа Господня в Иерусалим, без Ивана Кускова, основавшего форт Росс, без соленых варен, когда-то известных всей России с их уникальными технологиями и адскими условиями труда; одним словом — без подробностей давно ушедшей жизни на этих берегах, какой бы противоречивой она ни была.

Национальная жизнь не может быть «правильной» и «неправильной», «отсталой» и «прогрессивной», как не может оцениваться так жизнь семьи, рода, а значит и народа. Она наша, своя, из которой нужно уметь извлекать уроки, ни в коем случая, не считая свое слово истиной в последней инстанции.

Дважды побывав на Вологодской земле, а до этого познакомившись с рядом других старинных русских городов Северо-Восточной Руси, я сделал для себя еще одно неожиданное открытие: наши предки в отличие от нас, поборников прогресса, всегда стремились к рукотворной красоте, даже в быту. Они украшали свою жизнь, как могли, стараясь вписать свое бытие в красоту окружающего мира. Двадцатый век — век воинствующего материализма — отучил нас от этой доброй привычки предков. Главное, чтобы было удобно, выгодно и комфортно — вот лозунг нового времени, не закончившегося и по сей день.

«Облик русского человека, — пишет современный публицист, историк Егор Холмогоров о минувшем столетии, — был предельно денационализирован. Черты национальной идентичности из него были вытеснены, заменившись модернистским урбанизмом, смесью западнического и имитирующего Запад… начал».

А межу тем, как писал в 70-х годах прошлого века о нашей стране еще один весьма неглупый человек, именно «эти пространства дают нам надежду не погубить Россию в кризисе западной цивилизации».

Чтобы убедиться в мудрости этих слов, достаточно побывать в Тотьме — городе прямо-таки говорящих контрастов.

Андрей Грядунов.