О Лескове — с болью

В ряду великих писателей русской литературы 19 века — И. С. Тургенева (1818 года рождения), Ф. М. Достоевского (1821) и Л. Н. Толстого (1828) — Николай Семенович Лесков самый молодой и… непризнанный. Поэт Игорь Северянин в 1928 году в стихотворении «На закате» так и написал о Лескове: «Достоевскому равный, он — прозеванный гений. Очарованный странник катакомб языка». Примечательно, что и Томас Манн мерой таланта Лескова считал именно уровень автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых»: «…Провозвестил душу своего народа так, как это, кроме него, сделал только один — Достоевский».

Но это, пожалуй, и все о высоких оценках творчества Николая Семеновича. Правда, был еще А. М. Горький, которому буквально пришлось вступиться за Лескова в годы революционной эйфории, когда ниспровергатели основ готовы были сбросить самого Пушкина с «корабля современности». Лескова не сбросили. Но изрядно просеивали при изданиях. И кроме «Левши», «Тупейного художника», «Несмертельного голована» и превратно истолкованного «Грабежа» широкий круг советских читателей ничего толком из Лескова не читал, разве что самые проницательные завсегдатаи библиотек.

Так почему? И причем тут Достоевский? Да потому что и тот, и другой — очень русские. К сожалению, ныне нуждается в пояснении и это понятие. Достоевский считал, что быть русским — значит быть православным. А православие сквозь века во всей чистоте пронесло идею о богочеловечестве как единственной и главной цели истории. То есть о преображении человеческой природы по образу и подобию Христа. Но путь к этой цели долог, сложен, извилист, непредсказуем, противоречив, как сама жизнь, которая не вписывается ни в какие социально-экономические и политические теории.

Прислушаемся к героям Лескова. Вот, например, один из них, священник из повести «Русское тайнобрачие», говорит: «Ничего я, бедное дитя, не понимаю, что вы мне такое рассказываете. Вы ко мне со своими комбинациями точно пришелица из другого света упали. Но я во всяком случае не ксендз, чтобы вас укорять, и не протестантский пастор, чтобы от ваших откровений прийти в ужас или в отчаяние. А как простой поп я только вас на бульвар ночевать не пущу…».

А насчет всем нам хорошо известных и очень близко к сердцу принимаемых намерений «все пути выпрямить», чтобы народ уже завтра осчастливить, тот же герой говорит так: «А об этом нам еще ничего не известно. Впрочем, никогда ни в чем не должно отчаиваться. Одна набожная старушка в детстве меня утешала: всё, говорила, может поправиться, ибо «рече Господь: аще могу — помогу». Где она это вычитала, — я тоже не знаю. Но только она до ста лет благополучно дожила с этим упованием. Чего я вам и от души желаю».

Пять лет назад, в год 185-летия Н. С. Лескова знаменитый советский литературный критик и литературовед Лев Аннинский в интервью газете «Культура» сказал о Лескове и смыслах его творчества: «…Да и что такое праведность, как ее добиться, чтобы правду не подменили, а тебя не обвинили во всех смертных грехах?.. Если нужна формула, то для меня она звучит так: мы живем здесь и быть другими не можем.

Лесков чувствовал русского человека во всей его двойственности, непредсказуемости, переменчивости, честности и хитрости… Первый же художественный очерк «Разбойник», появившийся за полтора года до его первого романа, уже содержит в зародыше всю его художественную вселенную. Хитрое «ась?» простодушного мужичка и качающееся, колеблющееся вокруг него эмоциональное поле. «Скажи правду!» — «Что сказать-то?» — переспрашивает. — «Правду» <…> «Правда-то нынче, брат, босиком ходит да брюхо под спиной носит». Лукавит мужичок, «раскидывает чернуху» оттого, что чует над собой огромную, всё подавляющую тяжесть мира — не внешней власти, не общины. Давлением этой незримой силы он пронизан, стиснут и оттого дважды два у него «приблизительно» четыре, и правда неуловима, и речь винтится узором. Вот тут, между светлым рассказчиком, поддерживающим передовые идеи, и темным мужичком, у которого правда босиком ходит, возникает колдовство его прозы. Правы оба, и никто не прав. Есть регулярное государство и всякие умные теории, и нет их. А все качается старая, дремучая, иррациональная Московия… Чтобы понять Лескова, надо уметь его читать. Не противиться неопределенности…».

Потому что может ли кто из нас с уверенностью сказать, что он-то и знает всю правду и что виноват всегда кто-то другой, а не каждый за всех виноват? Это уже Достоевский. Но где-то рядом — Лесков.
А это — Есенин: «Человеческая душа слишком сложна для того, чтобы заковать ее в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком случае, она шумит, как мельничная вода, просасывая плотину. И горе тем, которые ее запружают. Ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметет их в прах на пути своем». Но что-то лесковское, как эхо, опять слышится и здесь.

«Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне — дна!» — это Ломоносов. И опять Лесков где-то поблизости. Потому что логический ряд один: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
Надолго ли? Кажется, уже пахнет пожарищем. В 1862 году горел Петербург — столица империи. Горел жутко и странно, как будто поджигаемый со всех сторон. Ходили самые зловещие слухи. А террористическая организация «Молодая Россия» распространяла прокламации с призывом уничтожить царскую семью. Корреспондент петербургской ежедневной газеты «Северная пчела» Николай Лесков осмелился озвучить в печати версию о действии деструктивных сил. И был проклят «прогрессивной общественностью». Полтора столетия спустя, в наши дни, новая «молодая Россия», похоже, опять пытается разбрасывать факелы по русским городам. И всё, конечно, ради счастья будущих поколений.

Они не утруждают себя сомнениями в собственной способности явить «истинную правду». Принимая ближние цели за главные, они полны решимости действовать. Такого рода активность, по Достоевскому, есть следствие духовной близорукости. Отсюда и желание заменить Христа на Великого инквизитора, чтобы вместо выстраданной и осознанной правды получить уже завтра — предписанное, разложенное по полочкам благополучие.

К сожалению, надо признать: мы, отцы и деды, так и не научили молодую Россию читать Достоевского и Лескова, «не противится неопределенности». Сами-то одолеваем с трудом! А между тем вожделенная многими «определенность», боюсь, может окончательно похоронить и Россию, и русских как самобытную духовную идентичность. Останется разве что русскоязычный муравейник, где каждый знает, куда нести свою былинку и где ждёт его корм. То-то счастья прибавится!

…190-летие своего земляка-писателя Н. С. Лескова «литературная столица» отметила выставкой фотографий в витринах областного краеведческого музея: лесковские места в Орле, запечатлённые объективом известного орловского фотохудожника Л. Тучнина. Что ж, интересно. Только сколько же мы еще будем бродить по закоулкам, «освященных присутствием» и «описанных в произведениях»! Когда же начнем говорить о сути? Если уже не опоздали…

Андрей Грядунов.