Информационная война — война идей. Без идеи её вести абсурдно. Идея же не может быть обращена в прошлое, в консервацию, в замораживание, в сохранение статус-кво. Мир, жизнь, война — это всегда динамика, это всегда «о будущем», а не о вчерашних подвигах, позавчерашней праведности, сколь бы несомненными ни являлись подвиги и праведность.

Тот, кто придумал проект ИГИЛ, прекрасно понимал это. Миллионам голодных и необразованных подростков был подброшен миф о великом и справедливом Халифате. Этот Халифат — несмотря на всю свою внешнюю мракобесность — по сути, антитрадиционен. Он революционен. Он высвобождает накопившуюся в исламском мире за столетия гормональную, ядерную энергию бунта молодых — против стариков, против общинных адатов, против ограничений и запретов, против исламской «нормы», против национальной идентичности. Высвобождает и превращает в стенобитное орудие. Да, это чистой воды провокация, но провокация с элементами революции.

Расчёт прост и верен. Как невозможно предотвратить старение старого или рождение нового, революцию невозможно остановить реакцией. Революцию можно предотвратить только встречным палом, более сильной революцией.

Кстати, именно так русскую социалистическую революцию попытались когда-то затушить с помощью национал-социалистической. В страхе, что немецкий рабочий уйдёт «налево», буржуазные архитекторы гитлеризма «передирали», копировали советскую революционную эстетику. Отсюда столь любимые нашими либералами совпадения и аудиовизуальные параллели.

Короче, чтобы вести информационную войну, нам необходима идея, обращённая вперёд, а не назад, в советскую или антисоветскую «Россию, которую мы потеряли». В противном случае идея останется уделом дряхлеющих мыслителей, предметом сугубо кухонных, келейных баталий. И пухлый, тонкоголосый детина с власовского сайта будет похихикивать — «дедывоевали». Он знает, что делает, пытаясь нарисовать в фотошопе модную, заразительную версию нацизма, запуская ребрендинг образа Мальчиша-плохиша.
Да, идея обязана быть заразительной и молодой. Настолько, насколько молодым было ушедшее на фронт в 41-м поколение 20-х и 30-х. Их вела в бой идея.

Но ещё идея обязана быть настоящей. Не обёрточной, не фальшивой, не якеменковской.
Ещё раз: вторично — какую страну потеряли, первично — какую хотим строить.
Так какую же? И вот тут, как ни изворачивайся, у нас вариантов-то ровно два. Это может быть правая идея и это может быть левая идея. Их несовместимость настолько безусловна и очевидна, что то тут, то там оборачивается гражданскими войнами.

Собственно, война на Украине — это ведь прелюдия к гражданской войне в России, войне, которую кое-кому очень хотелось бы заново развязать. Искорки такого гипотетического противостояния каждый день рассыпаются по интернету. У меня простой вопрос: если объятая ленинопадом Украина в текущих обстоятель­ствах однозначно выбрала правую идею, то может ли Россия тоже выбрать правую идею? Какую-то иную правую идею? Правильную правую идею?

Попытки примирения «красного» и «белого», безусловно, уместны и необходимы. Никто не хочет новой Гражданской. Но примирение это может состояться только при одном условии — если будет найден общий подход к экономике. В сторону мораль, этику, нравственность, каноны и устои. На заводе в Челябинске не выдают зарплату заповедями, а установку «Град» невозможно зарядить молитвой.

В чём суть правой идеологии? Правая идеология — это идеология, признающая частную собственность на средства производства, допускающая возможность существования ПРАВильных, «радеющих об Отечестве», православных или правоверных олигархов. Якобы такие, русские по крови или по убеждениям, олигархи способны защитить Отечество от посягательств извне.

Правым немного неловко признаваться в этом. В результате любая попытка завести с ними разговор об экономике натыкается на дымовую завесу из метафор, ссылок на древние пророчества и высказывания старцев, языческие заклинания или самое простое — упрёки в нерусскости. Дескать, русский по определению обязан быть правым. Должен расстроить их. Русский исторически — скорее, левый. Почти всегда левый.

Таким образом, единственно возможный вариант идеологического «примирения» — не замазывание противоречий абстрактными формулировками, а переход национально-ориентированной, правой, православной мысли на левые позиции во всём, что касается экономики. В противном случае постоянно будет наводиться тень на плетень:

— Куда идёт прокат с «Азовстали»? Где оседает прибыль?

— Помолимся, брат.

— Почему увольнения на «Уралмаше»?

— Не гневи Господа.

— Почему российские корпорации финансируют режим Порошенко? Почему в Крыму не работают российские банки?

— Не требуй справедливости, добивайся любви.

И так далее…

Нет уж, ребята. В условиях войны наведение тени на плетень приравнивается к диверсии и вредительству. И не народу надо пасть на колени и определиться, достаточно ли он покаялся, а церковному аппарату — ответить на вопрос: способен ли он защищать свою паству не только от небесных угроз, но и от вполне земных (федеральных или местечковых) кровопийц и угнетателей, способен ли он достать кнут и обрушить его на оккупировавших экономику паразитов? Если Церковь не перейдёт на сторону народа и не начнёт вместе с народом требовать от государ­ства справедливости, если Церковь будет и впредь обходить вниманием ключевые проблемы, опасаясь затронуть сук, на котором сидит, — то, когда мы ввалимся в настоящую войну, где удары будут уже не понарошечными, народ отвернётся и от Церкви, и от государства, и не будет такой силы, которая сможет его за это осудить.

Надо осознать, наконец, простую вещь: в годы Великой Отечественной власть и собственность принадлежали народу, поэтому и Церковь, находившаяся на попечении власти, защищала интересы народа. Если власть и собственность принадлежат олигархии, чьи интересы будет неминуемо защищать Церковь? Не-ми-ну-емо.
Из этого ключевого положения — сначала экономика, потом лирика — как из древесного корня, вырастают все остальные тезисы. И деградация массового сознания с образованием — это не изолированная проблема, а производная от экономического уклада. Нельзя отразить культурную и информационную агрессию со стороны внешней олигархии, опираясь на олигархию внутреннюю. Внутренняя олигархия ведёт собственную, тихую войну. Пока мы отгоняем пришедшего из «Гейропы» Антихриста, домашний олигарх спокойно догрызает школу, пережёвывает науку, переваривает медицину.

Отсюда выводы/предложения:

— Любое информационное противоборство должно начинаться с идеи. Нет идеи — информационная война ведётся в пустоту, в одни ворота. Поскольку выбор между правым и левым неизбежен, быть может, стоит попробовать-таки примиренческую формулу: левый консерватизм + ресоветизация? Но тогда за формулой должны последовать конкретные шаги в области экономики: национализация стратегически важных производств, переход к государственному планированию, восстановление элементарной справедливости в обществе;

— Идея не может быть абстрактной. Идея — не стихи и не псалмы. Как военный приказ, идея требует конкретики. В этом отличие идеи от веры. Идея отвечает за базар. Она не прячется, как каракатица, в облаке обтекаемых определений и «смыслов», она называет вещи своими именами. Идея — это фундамент. Песок или облако фундаментом быть не могут. Наступает момент, когда метафизика, образность, символизм и абстракция, исчерпав свой созидательный потенциал, превращаются в препятствие, в отвлекающие внимание тепловые ловушки. Не дурак сказал, что идеи становятся материальной силой, когда они овладевают массами. Чтобы отразить агрессию, необходимо мобилизовать массы. Чтобы мобилизовать массы, идея должна ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ БЕСПРЕДМЕТНОГО ИДЕАЛИЗМА. Только тогда могут появиться агитаторы-толмачи — люди, способные идти в народ и жечь глаголом сердца;

— Самым эффективным и мощным инструментом информационного противодействия на ближайшие 2—3 года остаётся Центральное телевидение. Сегодня оно фактически является единственной в стране политической партией. Правда, партией без идеологии. Вернее, идеологию ей заменяет дикий винегрет из ошмётков либерализма, кубиков патриотизма и мелко нарезанной ностальгии по СССР. В случае резкого ухудшения обстановки (а именно это происходит прямо сейчас, по всем направлениям) нам понадобится мобилизация народа, экономики и обороны. Следовательно, государству не-ми-ну-емо придётся избавляться от нынешнего винегрета, запускать санацию СМИ, мытьём или катаньем вырабатывать мобилизационную идеологию — боеприпас для пропагандистской артиллерии. Здесь, увы, никаких шансов ускорить процесс нет. Можно лишь уговаривать государство, подталкивать его в спину, тянуть за штанину в нужном направлении;

— С учётом стремительно усложняющегося информационного ландшафта (распространение широкополосного интернета, социальных сетей, утрата привычки к телесмотрению, старение базовой аудитории) через 2—3 года мобилизационный потенциал Центрального телевидения резко сократится. Наблюдения показывают, что в такой хаотизированной среде кратно возрастает роль одиночных, самостоятельных информационных ресурсов. Чем сложнее система — тем выше роль одиночки. Новые технологии открывают дорогу для принципиально новой генерации информационных бойцов — людей, способных вести аудиовизуальную пропаганду без связи с редакцией, коллективом, партией, государством. У американцев есть термин: One Man Army. Такой сверхкомпактной армии, конечно, не по силам планировать и осуществлять задачи макроуровня (то есть она не сможет радикально изменить положение дел), зато она может оказывать внезапное и сильное точечное воздействие на противника. Речь не об уходе в партизанщину, не об отказе от коллективных и централизованных усилий, а о концепции вирусного информационного противодействия, когда помощь общему делу может оказывать «один в поле воин» — человек, никому не подчиняющийся, ни с кем не связанный, не получающий ни от кого финансирования и вообще, возможно, находящийся за тысячи километров от главных театров информационных дей­ствий. Собственно, что-то подобное и пытается сейчас организовать противоположная сторона, объявив на Украине «призыв в информационные войска».

Константин Сёмин.
«Однако».
3 июня 2015 г.
(Публикуется в сокращении).