Николай Семёнович Лесков (1831—1895), очередную годовщину со дня рождения которого мы отметили в феврале, отразил в своем художественно-публицистическом творчестве идеи о человеке и мире, которые имеют непреходящее значение.

Глубокомысленный художник и философ обладал «талантом вестничества», позволяющим передать в образах искусства высшую правду. Об этом даре Лескова проникновенно писал в своей книге «Роза мира: Метафилософия истории» Даниил Андреев. Он же указал в отношении Лескова и на горькую библейскую истину о том, что «нет пророка в своем отечестве»: «Таланты-вестники, как Лесков или Алексей Константинович Толстой, оставались изолированными единицами; они, так сказать, гребли против течения, не встречая среди своих современников ни должного понимания, ни справедливой оценки». Поэт Игорь Северянин в свое время также с горечью писал о том, что Лесков не получил должной оценки:

«Достоевскому равный,
Он прозёванный гений…»

Так, по воспоминаниям А. И. Фаресова — первого биографа Лескова, — писатель на склоне лет сетовал на то, что литературная критика осваивала в основном «второстепенные» аспекты его творчества, упуская из виду главное: «Говорят о моем «языке», его колоритности и народности; о богатстве фабулы, о концентрированности манеры письма, о «сходстве» и т. д., а главного не замечают… Вот <…> «сходство»-то приходится искать в собственной душе, если в ней есть Христос».

Однако даже давние гонители Лескова, современные ему критики и чиновники — те, кто по словам писателя, «распинал его заживо», — со временем вынуждены были признать его бесспорный талант. Когда дни писателя были уже сочтены — 12 февраля 1895 года — в «прощеное воскресенье» — день, в который православным «положено каяться друг перед другом во взаимно содеянных грехах и гнусностях», к дому писателя пришел, не решаясь переступить порог, «злейший его враг и ревностный гонитель, государственный контролер в министерском ранге» Тертий Филиппов. Сцену их встречи

Лесков взволнованно передавал сыну Андрею:

«— Вы меня примете, Николай Семёнович? — спросил Филиппов.
— Я принимаю всех, имеющих нужду говорить со мною.
— Перечитал я вас всего начисто, передумал многое и пришел просить, если в силах, простить меня за все сделанное вам зло.
И с этим, можешь себе представить, опускается передо мною на колени и снова говорит:
— Просить так просить: простите!
Как тут было не растеряться? А он стоит, вот где ты, на ковре, на коленях. Не поднимать же мне его по-царски. Опустился и я, чтобы сравнять положение. Так и стоим друг перед другом, два старика. А потом вдруг обнялись и расплакались… Может, это и смешно вышло, да ведь смешное часто и трогательно бывает <…> все-таки лучше помириться, чем продолжать злобиться <…> Я очень взволнован его визитом и рад. По крайней мере кланяться будем на том свете».

Впервые место писателя в истории литературы определил М. Горький, справедливо причислив автора «Соборян», «Очарованного странника», «Левши» к ряду «творцов священного писания о русской земле». Действительно, идейно-художественная самобытность Лескова определяется прежде всего думой о русской земле, о России, русским духом, национально-историческим мироощущением в сочетании с ориентацией на высшие идеалы справедливости и деятельного добра. В лесковских произведениях постоянно взаимодействуют два плана бытия: реальный, национальный, конкретно-исторический и духовный, вневременной. Это особенно актуально для всей духовной ситуации в России наших дней, находящейся на пути к самовосстановлению. «В праведность России верил Лесков, должны верить и те, кто понял его. Лесков из былого, поверх провала современности, знаменует в будущее о том, что единственно может на крыльях своих удержаться над бездной, — о подвиге», — писал философ П. П. Сувчинский (1892—1985), считавший Лескова «самым мудрым русским писателем» и глубочайшим мыслителем, провидцем, чьи «творческие откровения», «пророческие возвестия» явились «пророческим знамением глухой поры».

Грядущее возрождение России, ее способность выбраться из тотального кризиса «преглупого и преподлого времени <Письмо Н. С. Лескова к А. И. Фаресову (октябрь 1893 г.)>» никогда не ставились под сомнение писателем, который сумел в своих произведениях не только показать национальные характеры «героев и праведников», создать свой художественный «иконостас» святых земли русской, но и воссоздать сам дух нации. Возможно, именно поэтому так сложна для перевода на иностранные языки художественная ткань лесковских творений, по которым зарубежные читатели пытаются прикоснуться к «загадке русской души». Крупный американский исследователь творчества Лескова Уильям Эджертон так и назвал одну из своих статей: «Почти неразрешимая проблема: перевод прозы Лескова».

С особой силой всплеск пристального внимания к самобытному творчеству нашего классика продемонстрировали международные научные конференции последнего десятилетия. В 1995 году почтить 100-летие памяти великого русского писателя на его родину в Орёл приехали крупнейшие исследователи лесковского творчества из разных стран мира: США, Канады, Великобритании, Франции, Швейцарии, Италии, Японии.

Верность идеалу деятельного добра, определяющему мировоззрение Лескова, сделала его писательский труд настоящим подвигом общественного служения. Он не проповедовал никаких утопий, но, как и его великие предшественники и современники — классики отечественной словесности, — старался пробуждать в людях «чувства добрые». Исследователи справедливо назвали Лескова «величайшим христианином среди русских писателей». Откликаясь на остросовременный в его эпоху философский спор о природе человека: «человек-зверь» или «человек — храм Божий», — Лесков понимал личность в русле христианской концепции. Он был глубоко убежден в том, что основой нравственного преобразования человека и общества должно явиться самосовершенствование личности как путь к «торжеству любви, правды и мира». Во всей жизни, по утверждению писателя, самое ценное — это «мгновения духовного роста — когда сознание просветлялось и дух рос».

Лесков ратовал за воплощение евангельского завета «Будьте совершенны…», адресуя свое художественное творчество всем тем, «кто хощет совершен быти». Но в то же время писатель внес существенные коррективы в понимание самосовершенствования, как оно представлено в программе «христианского максимализма» у Достоевского, для которого самосовершенствование как нравственный императив — «и начало, и продолжение, и исход». В письме к писательнице Л. И. Веселитской от 20 января 1893 г. Лесков утверждает: «в делах и вещах нет величия» <...> «единственное величие — в бескорыстной любви. Даже самоотвержение ничто по себе».

Таким образом, оригинальность лесковского решения проблемы состоит в том, что самосовершенствование человека, по разумению писателя, не должно быть исключительной целью, «идеей фикс»; это не самоцель, но средство к достижению высшей цели «воцарения на земле благоденствия и гармонии». Эта идея, ставшая одной из наиболее плодотворных в системе нравственно-философских и социально-этических взглядов Лескова, наиболее полное художественное выражение получила в рассказах о праведниках.

«Праведнический цикл» широко известен, однако чем больше изучаешь и читаешь о героях-праведниках Лескова, тем больше проникаешь в суть человеческой души и нравственности. В период издания собрания его сочинений, подводя последние итоги, когда, по словам писателя, были близки «распряжка» и «вывод из оглобель», Лесков отмечал: «Весь мой 2-й том под заглавием «Праведники» представляет собою отрадные явления русской жизни. Это «Однодумы», «Пигмеи», «Кадетские монастыри», «Инженеры-бессребреники», «На краю света» и «Фигура» — положительные типы русских людей. Этому тому своих сочинений я придаю наибольшее значение. Он явно доказывает, был ли я слеп к хорошим и светлым сторонам русской жизни. Покажите мне у другого писателя такое обилие положительных русских типов». И действительно, в этом отношении Лесков — уникальная фигура в истории мировой литературы. В сочинениях многих других авторов нередко ощущается «заданность», предопределяющая известную схематичность в создании образа положительного героя — рупора авторских идей. Лесковские же праведники «всех сортов и званий» оживают под пером автора, воспринимаются как живые, полнокровные люди, искрящиеся огнем жизни.

В предисловии к рассказу «Однодум» (1879), опровергая крайне пессимистическое заявление А. Ф. Писемского, объявившего, что он видит во всех своих соотечественниках одни только «мерзости», Лесков возвестил: «Мне это было и ужасно и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трёх праведных, без которых ’’несть граду стояния’’», то есть без которых, согласно народной легенде, не выживет, не выстоит ни один русский город.

На самом деле лесковские «поиски» начались задолго до этого заявления и с самого начала творческой биографии увенчались успехом. Как известно, почти в каждом произведении художника, даже не включенном в названный цикл, имеются образы-персонажи праведников, которые, по словам Андрея Лескова — сына писателя, «то попадали в эти святцы, то оставались без канонизации». Например, уже в первом — «крестьянском» — романе «Житие одной бабы» («Амур в лапоточках») (1863) запоминается фигура орловского мещанина, лекаря Силы Ивановича Крылушкина, который исцеляет «не травками да муравками», а великой силой любви к людям, действенным состраданием и участием. Эти «маленькие люди с просторными сердцами» не канонические святые, но их «теплыми личностями» согревается жизнь: «Куда бы я ни обращался, — писал Лесков о своем «розыске», — кого ни спрашивал — все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот и другой знавали. Я и стал это записывать». Писатель отыскал своих праведных в каждой социальной группе российского общества.

Проблема свободного выбора, перед которой оказалось человечество со времен грехопадения, рассматривается в творчестве Лескова как проблема выбора жизненной позиции. Чтобы противостоять мощному злу, добро, дабы не стать жертвой зла, не должно выливаться в формы пассивные, беспомощные, мученические. Лесковские праведники воплощают альтруистический идеал именно активного, деятельного добра. Самоотверженная любовь к ближнему в соединении с настойчивым практическим деланием — основной признак и качество праведности. Лесков верит в великие возможности человеческой природы, в которой, как известно, «добро со злом борется, а поле битвы — сердца людей», однако рано или поздно добро возьмет верх над злом.

В очерке «Вычегодская Диана (Попадья-охотница)» (1883) Лесков отмечал: «Такие энергические и… всепобеждающие характеры везде редки, и их, как зажженную свечку, нельзя оставлять под спудом, а надо утверждать на высоком свешнике — да светят людям. Бодрый, мужественный пример часто служит на пользу ослабевающим и изнемогающим в житейской борьбе. Это своего рода маяки. Во­одушевить угнетенного человека, сообщив его душе бодрость, — почти во всех случаях жизни — значит спасти его, а это значит более, чем выиграть самое кровопролитное дело. Это стоит того, чтобы родиться, жить, глядя на «смысла поруганье», и умереть с отрадою, имея впереди себя праведника, который умер «за люди», оживив изветшавшую лицемерную мораль бодрым примером своего высокого человеколюбия».

Дело честного писателя — беззаветно служить этой идее, для достижения которой, по глубокому убеждению Лескова, «мы можем и должны всеми зависящими от нас средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя». Такова сердцевина нравственно-философской и общественной позиции самобытнейшего русского писателя, раздумья которого являются не просто завещанием, но вестью, заветом современному сознанию.

Алла Новикова-Строганова,
доктор филологических наук, профессор,
член Союза писателей России,
историк литературы.