Не наше кино.

Набоков однажды дал меткое определение пошлости: «Это не только явная, неприкрытая бездарность, но главным образом ложная, поддельная значительность, поддельная красота, поддельный ум, поддельная привлекательность. Припечатывая что-то словом «пошлость», мы не просто выносим эстетическое суждение, но и творим нравственный суд».

Пожалуй, самый пошлый фильм уходящего года «Пятьдесят оттенков серого» побил все рекорды фальшивости. Картина поразила не откровенными сценами, а циничной и вульгарной попыткой придать ценность тому, что ее не имеет. Не знаю, конечно, насчет нравственного суда и оценки «поддельной значимости», но зал, в котором я волею судеб и скуки оказалась зимним вечером, взрывался хохотом, припечатывая на месте задуманные волнующими эпизоды щедрости богатого извращенца, его художественной одаренности (вдохнем поглубже!) и обиженности в детстве (выдавим слезу!). Я думаю, авторы целились, но не попали: мы достаточно трезвы для такой вкусовой пошлятинки. И это не может не радовать.
Но вот другая история. Про космос.

Фильмы о звездах и далеких планетах сложно не любить, особенно учитывая, насколько здорово они удаются американцам. Достаточно вспомнить «Армагеддон», чтобы отдать им должное. Необъятный космос и человек, которого «можно уничтожить, но нельзя победить»! И, казалось бы, точно не от очередной космической одиссеи ожидать какого-либо варианта пошлости… И все же — случилось. Если нашумевший и отгремевший сравнительно недавно «Интерстеллар» остался в моем сознании исключением и случайной ошибкой таланта, то экранизированный Ридли Скоттом «Марсианин» навел на мысли о закономерной и устойчивой де­градации жанра. И, кстати, в зале уже никто не смеялся. А жаль. Я бы поддержала.

О чем же фильм?
При эвакуации команды исследователей с Марса инженер и биолог Марк Уотни отстает из-за ранения. Команда улетает, считая его погибшим. Герой остается на планете один. При помощи своих знаний и оставшейся техники он пытается выжить и дождаться следующей запланированной экспедиции. Под бодрую музыку 80-х Уотни (Мэтт Дэймон) выращивает картошку, добывает воду, выходит на связь с землей, и все потому, что, как наш марсианин не преминул заметить еще в начале фильма, он «ботан». Как и положено, внешний мир враждебен. Правда, ровно настолько, чтобы полиэтилен мог спасти от пробоины в модуле, а скотч — от трещины в шлеме скафандра. По сути, у нашего «Робинзона» случилось только одна серьезная беда — взорвалось помещение, где рос его огород. В остальном он славно преодолевает препятствия, так что, кажется, Незнайка на Луне и то страдал больше, чем наш забытый астронавт.

Остальные герои и социальные структуры близки к идеалу. Да, глава НАСА немного подпортил вначале планы по мгновенному спасению, но довольно быстро переметнулся на сторону добра, еще и проявив выдержку, свойственную руководителям крупных учреждений. Добросовестные сотрудники, отважные члены группы, жители планеты, трепетно следящие за ситуацией, юморящие чины пониже — все это приторно прекрасно. Только вот фильма не получается. Очень сложно сочувствовать конфликту безводного холодного Марса и оптимистичного марсианина. Можно только порадоваться за последнего и иногда вздрогнуть от неожиданной бреши в его быту или гениальных научных догадках. Для конфликта и сочувствия нужны силы куда более серьезные.

Андрей Аствацатуров, петербургский литературовед, в одной из своих лекций называет робинзонаду одним из самых наивных жанров, способных родиться только в сознании англичанина в век просвещения. Идея любой робинзонады в том, что, вооружившись разумом, «человек может победить хаос на всех уровнях». Робинзон не только приручил коз и выдрессировал собаку. Он структурировал мир и гармонично в нем начал существовать. Его основной проблемой было отсутствие цивилизации (счастливиц!). Создав ее, он победил. Такой наивный гимн мог впечатлить в 18 веке, но в 21 он напоминает учебное видео для школьников о пользе науки и значении разума, но не художественное произведение. Давно человек осознал себя самого основным источником дисгармонии и конфликта не только на уровне философских изысканий, но и на уровне коллективного сознания. Тем не менее создатели нового Робинзона разворачивают историю о покорении и упорядочивании мира, пытаясь увлечь и нас.

Вспоминается замечательная, на мой взгляд, внешне схожая история о противостоянии человека и агрессивной в своем равнодушии внешней среды — фильм «Гравитация». Ситуация довольно нелепа с научной точки зрения: человек, защищенный только скафандром, оказывается в открытом космосе и пытается перемещаться от станции к станции, потом — до шатла, чтобы добраться домой, на Землю. Два героя, из которых в живых остается только один, космос и неожиданные повороты сюжета. Но получается качественное кино. Героине Сандры Буллок мы сочувствуем. И не потому, что она оказалась в открытом космосе, а «марсианин» на твердой почве планеты, и даже не потому, что на ее долю выпадает куда больше неприятностей космического толка, чем на долю сеятеля марсианской картошки, а потому что плавание в межзвездном просторе для нее становится столкновением с ужасом потери, с холодом одиночества, с важностью человеческого тепла, важностью «другого» в нашем существовании; этот странный полет для нее — ответ на вопрос: хочу ли я жить? И даже: ради чего мне жить? Открытый простор вселенной и два человека в нем; вопросы о смысле борьбы и движения вперед; потеря близкого, столкновение с неизбежным, обретение смысла — чем не метафора существования… Чем не путь, который так или иначе знаком каждому.

И мы не можем не сопереживать героине, когда в полной тишине она крутится над голубым шариком, ничем не сдерживаемая в этой черной пустоте… Или когда ее спутник отрезает трос, жертвуя собой и оставляя героиню совершенно одну; или когда она, выключая все приборы, устав от борьбы, «соглашается» умереть, потому что, в общем-то, как мы понимаем, решила это давно, еще на земле, потеряв дочь… Космос лишь становится величественным воплощением «покинутости» человека, а ее победа над материально враждебной средой — победой над неодушевленной бессмысленностью, торжеством осмысленной человеческой жизни, основанной на любви. Любви к себе подобным, к хрупкой планете, к своему прошлому и будущему…
А «марсианин»… Его враг слишком внешний. Как сочув­ствовать герою? Человеческое ему придают юмор, песни 80‑х, монолог на закате и матерные смс-ки в НАСА, когда он узнает, что команде не сообщили: он выжил. Грубые штрихи, которые благодаря талантливой игре актера, конечно, создают образ, дотягивают до веры в него, но не до сочувствия.

«Поддельная значимость», «поддельный ум», «поддельная трагичность» — именно это ощущалось при просмотре фильма. Герой сидит лицом к марсианскому небу и говорит трогательные слова о родителях, своем деле и о смерти… И становится как-то неловко за героя и за фильм, почти так же неловко, как на «Пятидесяти оттенках серого»… Нет главного: человека в полный рост, его боли и радости, сомнений, падений и воскрешений, человека, из-за которого можно было бы рассказывать длинную историю о космосе и в конце прочитать этот же самый монолог. Есть созданные формы выражения, тысячу раз опробованные, клише, штампы… А содержания — нет.

Мне кажется, жанр стал увядать. Человек будто бы больше не интересен. Интересно иное: как живое будет противостоять неживому, или демократичное — тоталитарному, или научное — хаотичному… И этой коллизии мы должны сочувствовать. Теперь герою «приклеивают» качества, которые должны сближать нас с ним с целью симпатии общей концепции фильма или спец­эффектам, но подобные выверты в искусстве всегда шиты белыми нитками.

А ведь всякая душа от искусства, пусть и массового, ждет не ниток, а звездного простора… Не пародии, а подлинника. Не пошлости, а красоты.

Ксения Грядунова.