Калейдоскоп событий заставляет если не забыть, то отодвинуть на задний план то, что принято называть классикой — вечные произведения и их творцов. Но великие потому и признаны таковыми, что их идеи созвучны любому времени. 11 ноября исполнилось 200 лет со дня рождения Ф. М. Достоевского.

С Орлом Федора Михайловича связывает разве что маленький эпизод из его знаменитого романа «Идиот»: Настасья Филипповна незадолго до своей трагической гибели пытается «убежать от себя» именно в Орел.

Еще писатель критиковал нашего земляка Николая Семеновича Лескова за роман «На ножах». Через полвека литературоведы и в России, и на Западе будут оценивать эти два таланта как наиболее русские и близкие друг к другу во всей нашей литературе.

После октябрьской революции 1917 года Достоевского чуть «не сбросили с корабля современности», но все же его будут издавать небольшими тиражами. До 1930 года вышло собрание сочинения писателя в 13 томах тиражам 10 тыс. экземпляров. В 1935 после заметки М. Горького в «Литературной газете» отдельной книгой издали даже роман «Бесы».

Горький мотивировал это тем, что нельзя превращать некогда легальную литературу в нелегальную, чтобы тем самым не пробуждать нездоровый интерес у молодежи. «Надо знать идеологию врага», — писал Горький в «Литературной газете», подчеркивая тем самым, что талантливый русский писатель все-таки чужд по своим взглядам строителям новой жизни. Самым популярным и хорошо издаваемым произведением Достоевского до войны был лишь его первый роман «Бедные люди», расхваленный в свое время В. Белинским.

Но уже в 1946 году сборник избранных произведений писателя вышел тиражом в 110 тысяч экземпляров. Еще через десять лет увидело свет собрание сочинений Ф. М. Достоевского в десяти томах — тиражом 300 тысяч экземпляров. К 1981 году — столетию со дня смерти великого писателя — в СССР было издано в общей сложности более 34 миллиона книг с произведениями Ф. М. Достоевского. Общий тираж собраний его сочинений измерялся шестью миллионами экземпляров.

И именно в СССР одним из лучших советских режиссеров, которого по праву считают отцом-основателем советского кино вообще, Иваном Пырьевым, была снята до сих пор непревзойденная по мастерству и глубине экранизация последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы». На съемках этого фильма Пырьев умер. Экранизация «Братьев Карамазовых» стала вершиной его творчества — автора таких известных советских картин как «Свинарка и Пастух», «Кубанские казаки», «Сказание о земле Сибирской».

Кажется, что по мере признания Достоевского эволюционировал и мудрел и сам русский социализм. Он пока сошел с исторической сцены, но, может быть, только для того, чтобы воскреснуть в очищенном, преображенном виде.

В финале пырьевских «Братьев», которых доснимали уже без великого режиссера, уходящий по этапу в толпе каторжных Дмитрий Карамазов кричит на прощанье брату своему Алеше: «Знай, Алешка! Воссияет истина на земле, воссияет!»

Такого эпизода нет в книге. Роман вообще считается незаконченным, потому что Достоевский собирался писать продолжение. Но придуманный создателями фильма финал, на мой взгляд, глубоко символичен именно для понимания значения творчества Достоевского вообще и для эволюции советского мировоззрения в частности.

О какой такой истине пророчествует старший Карамазов? О грядущей социальной революции? Но ведь в фильме, как и в романе, весь нравственный пафос заключается в том, что нельзя было убивать законченного развратника, старого помещика-эксплуататора Федора Павловича Карамазова — отца трех братьев. Зрителя Пырьев явно ставил в тупик.

Да, Достоевский не принимал социализм ни как теорию, ни как практическую, политическую форму общественного устройства. Но сомневаться в способах решениях проблемы не значит не осознавать глубину самой проблемы. Труднее всего упрекнуть Достоевского в асоциальности. Острее и реалистичней о социальных язвах России не писал никто. Одна история семьи Мармеладовых чего стоит! «Смею уверить, что «лик мира сего» мне самому даже очень не нравится», — писал Достоевский в одной из своих публицистических статей в ответ на упреки в консервативности.

Русский писатель приглядывался не к «движению масс» и не «общемировым тенденциям» обустройства общественного бытия, а к человеку. И не вообще, а в частности. И разглядел в нем такие бездны, что пришел к однозначному выводу: «Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов».

То, что мир устроен неправильно и несправедливо, Достоевский понимал лучше других. Но в своих романах он детально показал, что если отказаться от веры в Бога и в промысел Его, то человек рано или поздно неизбежно позволит себе занять Его место.

А после этого остаются только два пути: либо «цинизм по убеждению», как у Ницше, и как попытался жить Иван Карамазов, либо — путь Великого инквизитора, осмелившегося взять на себе «заботу» о несчастном, слабом, ветхом человечестве, на которое Христос взвалил «слишком тяжкий груз» постоянного и главное — свободного нравственного выбора.

Не гуманнее ли взять эту обреченную на страдание толпу в ежовые или «не очень ежовые» рукавицы, и повести за собой по пути, который выбирает Великий инквизитор?
Но такое общество будет напоминать скорее социальный муравейник, где каждый делает то, что «предписано условиями». Человек в таком обществе перестает быть человеком. В лучшем случае, он становится винтиком смазанного механизма или, как говорит один из героев Достоевского — «клавишей органчика».

И это, пожалуй, главное в творчестве Достоевского — без нравственной ответственности личности не может быть свободы человека.

Что такое промысел Божий? Можно ли пассивно верить в него, если ты ежедневно и ежечасно видишь вокруг себя страдания людей, если земля, по выражению Ивана Карамазова, пропитана страданием от коры до центра? Достоевский не дает исчерпывающего ответа на этот вопрос.
Впрочем, ответ можно найти и у него.

— Жить хочется и я живу. Хотя бы вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие распускающиеся весенние листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь. Дорог мне подвиг человеческий, в который давно уже может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь сердцем.
— Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
— Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
— Непременно так. Полюбить прежде логики. И тогда только я и смысл пойму.

Это диалог Ивана и Алексея Карамазовых. И если вдуматься, то, пожалуй, именно этой силой любви к жизни, вечно изменяющейся и несущей в себе весь главный смысл и промысел, и жив наш народ до сих пор. Это ведь у нас, в России, до сих пор и по-старому любят детей и семью, свой дом, свою улицу, город, деревню. Землю свою! Пока еще любят. Знаю. И социализм нам памятен именно тот, в котором жизнь победила излишние теоретико-идеологические расклады. Как знать, может, еще чуть-чуть, и он стал бы таким, каким его хотел видеть Достоевский — христианским, чутким к движениям жизни и человеческой души. Карл Маркс давно обрусел на нашей почве…

Но там, на западном горизонте, где живая жизнь давно уже подчинена холодному и расчетливому разуму, поднимается призрак, угрожающий человечеству окончательным и полным расчеловечиванием и превращением людей в «клавиши органчика», на котором играть нашими жизнями будет глобальный компьютер и его хозяева — Рокфеллеры, Ротшильды, Гейтсы и прочие, имя которым — легион.

Зато именно теперь как никогда очевидна пророческая интуиция Достоевского, который почти полтора столетия назад все это предвидел.

«…Надо всего только разрушить в человечестве идею о боге. Вот с чего надо приняться за дело! Человек возвеличится духом титанической гордости и явится человеко-бог… Новому человеку позволительно стать человеко-богом,.. и… с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду… Для бога не существует закона…» — вот чем оглушил несчастного Ивана Карамазова явившейся ему вдруг однажды ночью «странный джентльмен».

Пришла пора перечитывать Достоевского!

Андрей Грядунов.