Власти нашего уверенно идущего вперёд региона и примкнувшая к ним общественность, судя по всему, намереваются отметить 100-летие «Орловской правды». Это кажется весьма странным: юбилей издания собираются отмечать люди, многие из которых враждебно настроены к эпохе, которой оно обязано своим рождением. Но таких странностей хоть отбавляй. Нынешний режим, например, регулярно устраивает торжества по поводу годовщин Великой Победы, чего, казалось бы, не должно быть: ведь Победу одержала ненавистная ему социалистическая держава. Но власть, тем не менее, с помпой отмечает эти годовщины — во-первых, для того, чтобы нажить политический капитал, внушить народу, будто свято чтит всё, что ему дорого; во-вторых, для того, чтобы швырнуть очередной ком грязи в «тоталитарное» государство, умалить роль и значение в достижении этой Победы большевистской партии и её вождя И. Сталина.

Можно предполагать, что как в ходе подготовки к празднованию 100-летия «ОП», так и в момент самих торжеств региональными «гуманистами» и «поборниками исторической правды» будет вылит не один ушат помоев на советское, социалистическое общество. Мы наверняка услышим о том, как творческие личности страдали от произвола «партократии», какие муки мученические терпели они от неё. Предвидя всё это, мы и нашли нужным сказать хотя бы несколько слов об «Орловской правде» и некоторых её журналистах, работавших в период, предше­ствовавший «демократизации» нашего Отечества.

«Орловская правда» была партийным органом, поэтому её история, как и вообще всех партийных средств массовой информации, неоднозначна, поскольку неоднозначна история партии: КПСС сталинской эпохи — это одно, а КПСС эпохи борьбы с «культом личности» — это совсем другое. В сталинскую эпоху, каким бы невероятным это ни показалось обывателям всяких оттенков, никакого произвола «партократии» не было. Для подтверждения этого приведём такой пример. Выступавший на Одесской областной партийной конференции (дело было после войны) с отчётным докладом первый секретарь обкома, назвав имевшиеся недостатки в работе парторганизации, сделал такую ремарку: я бы, дескать, ещё больше сказал об этом, но борзописцы (указал он на находившихся в ложе для представителей прессы журналистов) так всё это разрисуют, что за голову схватишься.

Сталин, прочитав в «Правде» отчёт о конференции, так отреагировал на эту выходку секретаря: «Он что там, с ума сошёл?». И на другой день после публикации этого отчёта секретарь обкома был освобождён от занимаемой должности.

Произвол «партократии» стал проявляться в любезную для «подвижников гуманизма и демократии» эпоху борьбы с «культом личности», которую они именуют первой оттепелью. Например, Кромской райком партии нашей родной области совершенно не реагировал на критические выступления газеты «Ленинский путь», разоблачавшей преступную деятельность долж­ностных лиц, допускал проволочки с рассмотрением этих выступлений и, как правило, принимал либеральные решения. Лишь вмешательство следственных органов доводило дело до конца.

Вместо того чтобы поддерживать редакцию, райком всячески пытался заткнуть ей рот. Дело дошло до того, что первый секретарь Чешенко распорядился, чтобы редакция в официальном порядке направляла в райком критические сигналы, поступающие в газету, и получала разрешение секретаря райкома на проведение необходимой проверки фактов и подготовку материалов к опубликованию. Редактор Н. Головин, будучи истинным коммунистом, не подчинился этому произволу. За это его освободили от занимаемой долж­ности. Он обратился с жалобой в ЦК КПСС. В январе 1954 г. ЦК принял постановление «О фактах зажима критики в Кромской районной партийной организации Орловской области». Первому секретарю райкома Чешенко «за зажим критики, неправильное отношение к печати» был объявлен выговор, а Н. Головин был восстановлен в должности редактора районной газеты «Ленинский путь».

Разница между двумя этими приведёнными фактами бросается в глаза: в первом случае секретарь обкома был освобождён от занимаемой должности лишь за пренебрежительный отзыв о журналистах, во втором — секретарь райкома за явное покрывательство преступников и грубый зажим критики отделался выговором.
Областная «партократия», однако, не простила Головину «вынесения сора из избы»: Чешенко впоследствии выдвинули на руководящую должность в обл­исполком, а Николай Андреевич ушёл на пенсию с должности зам. редактора районной газеты «Болховская новь». Заметим мимоходом, что Головин до конца жизни оставался стойким коммунистом, бескомпромиссным, принципиальным журналистом. Между прочим, он и лично автору этих строк дал путёвку в журналистику.

О произволе «партократии», однако, больше всех шумят творческие личности, которые находились в фаворе у власти и даже удостаивались государ­ственных и прочих наград. И когда я слушаю или читаю филиппики бывших моих коллег по «ОП» о произволе гнусных партийных чиновников, вставлявших им палки в колёса, то недоумеваю, о чём они толкуют: то ли этот произвол заключался в том, что «партократы» против их воли и желания вручали им Почётные грамоты и представляли их к награждению орденами, то ли в том, что степень этих наград была недостаточна высока?

Может показаться, что исключением из этого правила являлся возглавлявший отдел сельского хозяйства «Орловской правды» А. Бахтин: он был в тесных отношениях с Е. Строевым, который постоянно приглашал его готовить доклады, а когда стал первым секретарём обкома, взял к себе помощником. После назначения Строева секретарём ЦК КПСС Бахтин вместе с ним уехал в Москву опять же в качестве помощника. Вместе с тем он до самого последнего своего часа оставался «коммунякой», советским человеком.

Но на самом деле никакого исключения не было: близость Бахтина с Егором Семёновичем вовсе не означала, что он был любимцем «партократии». Алексей Николаевич, наоборот, был одним из основных «возмутителей» спокойствия в области. Он являлся живой легендой, олицетворением журналистской честности, бескомпромиссности, принципиальности. Бахтин обладал необычайно развитым чувством собственного достоин­ства и готов был отстаивать своё мнение перед кем угодно, если считал его правильным. Близость же со Строевым объяснялась не якобы каким-либо меркантильным интересом, а тем, что он принял Егора Семёновича за новатора и полагал, что с его помощью можно было сдвинуть дело с мёртвой точки, найти какой-либо выход из тупика, в каком оказалось сельское хозяй­ство, как и экономика в целом. Это было ошибкой, но никак не виной Бахтина.

О том, каким авторитетом он пользовался в журналистской среде, свидетельствует такой факт. Главному редактору «Орловской правды» С. Коробкову «приглянулся» только что начавший тогда работать в «Орловском комсомольце» Ю. Трошин, и он поинтересовался мнением Бахтина. Тот ответил, что лучшей кандидатуры и желать нечего. Но когда Коробков пригласил Трошина и предложил перейти в «Орловскую правду», тот наотрез отказался. «От этих ребят, заявил он, — я никуда не уйду». «Ребята» — это редактор «Орловского комсомольца» И. Рыжов, сотрудники писатель И. Подсвиров, поэт В. Дронников и другие не обделённые талантом журналисты.

Когда Коробков сообщил Бахтину от отказе Трошина, тот решил попробовать уговорить его. Поднялся на четвёртый этаж Дома печати, где располагался «Орловский комсомолец». А там — дым коромыслом, отмечали день рождения Рыжова. Собравшегося было повернуть обратно Бахтина усадили за стол. Он сел рядом с Трошиным. После очередного тоста Бахтин, взяв быка за рога, сказал ему, что хотел бы видеть его у себя в отделе. «Лёш, если ты зовёшь, — ответил Трошин, — то я согласен».

Трошиным также вписаны одни из самых лучших страниц в историю «ОП». Он был превосходным стилистом, мастерски владел пером. И, разумеется, прекрасно понимал, что для каждого жанра журналистики требуется свой стиль: одно дело, например, написать репортаж о ходе полевых работ, другое — очерк о замечательном человеке. Обладая немалым литературным талантом, он, если бы не посвятил себя журналистике, мог бы стать писателем не из последних. И ко всему прочему Юрий Семёнович был философского склада человеком, не доволь­ствовался внешней оболочкой явлений, а старался проникнуть в их суть и понять их взаимосвязь.

Он замечал то, что не вписывалось в общую картину «развитого социализма» и на что, странным образом, не обращали внимания его коллеги, с наступлением «перестройки» начавшие изобличать «тоталитаризм».
Трошин, например, подготовил статью «День как день?», в которой описал обычный рабочий день председателя одного колхоза. Суть в том, что председатель ничего не мог поделать с нарушителями трудовой дисциплины. И это было типичным явлением. Редактор отказался публиковать статью, и она была напечатана в «Орловском комсомольце». Это был редкий случай: как правило, такие статьи, звучавшие диссонансом с официальным фоном процветания и благополучия в обществе, света не видели. Трошин не переставал писать их, даже зная, что они с редакторского стола отправятся в корзину, и что его будут обвинять в попытках протащить «чернуху» в газету.

После ухода Бахтина из «ОП» отдел сельского хозяйства возглавил Трошин. Мы с ним не были единомышленниками в полном смысле слова, но он (как, кстати, и Бахтин) никогда не навязывал своего мнения. Когда нам приходилось обсуждать ту или иную проблему, он частенько обращался с таким вопросом: «Ну что там подсказывает марксистская мысля?».

Юрий Семёнович не пришёл в восторг от «перестройки», как мог, сражался против нашествия «цивилизованных кооператоров». Узнав о появлении в Орле первого платного туалета, написал гневную статью. Но то, что неизбежно должно произойти, не может не произойти. И Юрий Семёнович с болью в душе констатировал: «Лавочники одолели…». Он покинул этот мир не сломленным, убеждённым в своей правоте человеком.

Одним из ярких представителей «могучей кучки» журналистов «ОП» доперестроечной эпохи являлся Э. Дорофеев, бывший заведующим отделом советского строительства. Человек высокой культуры, несомненный знаток литературы и искусства, Эдуард Дмитриевич был наделён незаурядным литературным талантом. Его перу принадлежат несколько книг, основанных на буднях орловской милиции. По своей художественной ценности они ничуть не уступают произведениям членов Союза писателей, во всяком случае, орловских.

Этот обаятельный, отзывчивый, располагавший к себе с первого взгляда человек добрейшей души был беспощаден к тем, кто норовил построить своё благополучие за счёт общества. А таких любителей урвать кусок от общественного пирога становилось всё больше. И не было видно, чтобы на них находили надлежащую управу. Боле того, им покровительствовали «ответ­ственные» лица. И на этой почве у Дорофеева с ними не раз возникали конфликты. Это, конечно, действовало удручающе, но Эдуард Дмитриевич не опускал руки. И когда всевозможные дельцы, спекулянты и рвачи, которых он выводил на чистую воду, обрели легальные права и стали фигурировать в качестве предприимчивых людей, он не изменил прежнего к ним отношения. Развал СССР и установление власти рынка Эдуард Дмитриевич воспринял как личную трагедию.

Перед нами, как выражался один чеховский герой, вроде бы «психологический курьёз»: люди, которые находились под крылышком «партократии» и были у неё при славе и почёте, с «демократизацией» общества начали стенать о произволе «партократов» и превратились в ярых антисоветчиков; те же, кому от «партократов» перепадали не пироги и пышки, а шишки, крайне отрицательно отнеслись к «демократизации». А должно было быть, казалось бы, наоборот.

Но никакого курьёза в действительности нет. Как было сказано, история «ОП» неоднозначна. Это, в частности, выразилось в том, что её идейное содержание (как, повторяем, вообще всех партийных средств массовой информации) в эпоху борьбы с «культом личности» было, по сути, противоположно идейному содержанию в сталинскую эпоху. Однако благополучие тех журналистов, для которых своя рубашка всегда была ближе к телу, кто руководствовался философией «брюшного материализма», — их благополучие нисколько не страдало: славословие «развитого социализма» обеспечивало и материальный достаток, и награды, и почести.

Один мой бывший коллега по «ОП», ставший рьяным поборником «демократии» и обличителем «тоталитаризма», тиснул статейку, в которой поведал, что вступил в КПСС не по идейным соображениям, а ради карьеры, поскольку, дескать, беспартийным трудно было взбираться вверх по служебной лестнице. Он, видимо, хотел показать своё «благородство»: никогда я, мол, «коммунякой» не был, но на самом деле показал своё нрав­ственное уродство.

С наступлением «перестройки» славословие «развитого социализма» перестало быть основой личного благополучия, зато такой основой стало развенчивание «тоталитаризма». И творческие личности этого пошиба наперегонки ринулись к «демократической» кормушке.

Журналисты же, которым судьба народа была не безразлична, не могли не видеть, что в обществе «всё не так, как надо». И потому они, по выражению Л. Н. Толстого, не могли молчать. Когда же началась «перестройка», они увидели, что на шею народа надевают ярмо эксплуатации. И поэтому они не могли не стать её решительными противниками.

Это были последние из могикан советской эпохи. Их поступки определялись заботой не о личном благополучии, а о благе всех, о благе народа. И в этом заключалось их нравственное величие, ибо, как говорил Г. В. Плеханов, «в нравственном смысле велик каждый, кто, по евангельскому выражению, «полагает душу свою за други своя».

Дело, за которое боролись они, — правое, оно потерпело временное поражение, но рано или поздно восторжествует.

Иван Комаров.