Приходит время, и каждый из нас итожит то, что прожил, вспоминает детство, молодость, жизненные пути-дороги, людей, с которыми его свела судьба. Наш коллега — орловский журналист Сергей Давыдов родился в деревне Вязовая Знаменского района Орловской области. И сейчас, с высоты прожитых лет, он решил написать книгу о малой Родине и о своих земляках. Не роман, а зарисовки из жизни — казалось бы, простые по форме, но глубокие по смыслу. Такие, что за душу берут, и слеза невольно наворачивается на глаза…
Предлагаем на суд читателей некоторые из них.

Братские могилы — последний рубеж

Я долго не приезжал в Вязовую. А потом так защемило, что, бросив дела, попросил друга отвезти меня на малую Родину.

Увидел то, что ожидал. Всё заросло сплошным лесом. А к той части деревни, где жил я с родителями, ещё и прохода нет, без сапог через низину не проберёшься. Так что земле, где стояла наша усадьба, не поклонился.

Рад, что побывал на мемориале. Там всё достойно, как и должно быть.

На плите первой могилы — имена жителей Вязовой, расстрелянных карателями 9 июля 1942 года за связь с партизанами. Читаю вслух имена своих родственников и даты их рождения. Плакать хочется от бессилия, от невозможности принять то, что тогда здесь случилось. За что их постреляли, детей, Наденьку, которой и полугода ещё не было?

На другой плите, прикрепленной к памятнику с пятиконечной звездой, — имена красноармейцев, погибших в этих местах. Здесь захоронено 66 воинов, а всего выбито 34 фамилии. Остальные числятся в отчётах как неизвестные.

Красноармейцев захоронили на этом месте не сразу, а только в 1949 году. До этого они лежали, присыпанные землёй, там, где их оставили похоронные команды либо местные жители. Обычно зарывали в воронках от взрывов крупных боеприпасов на обочинах дорог.

Среди погибших на нашей земле — Герой Советского Союза Пётр Евпсифович Татаркин. Я знаю, что несколько раз в Вязовую на могилу отца приезжала его дочь Алла. В первый свой приезд она привезла фотографию отца, и её вмонтировали в памятник.

О Татаркине много чего можно рассказать интересного и одновременно удивительного. Об этом человеке можно писать книги и снимать фильмы. Я же лишь коротко расскажу о его боевом пути.
Татаркин Петр Евпсифович родился в 1912 году в станице Старочеркасской Аксайского района Ростовской области. В 1924 году с родителями переехал в город Шахты. Окончил среднюю школу № 36 и горнопромышленное училище. Работал крепильщиком, а затем машинистом врубовой машины на шахте имени Артёма.

В Красной Армии с 1941 года. Окончил артиллерийско-миномётные курсы. На фронте с ноября 1942 года. Воевал в 434 полку 169 стрелковой дивизии. Татаркин командовал артиллерийской батареей 76-миллиметровых пушек.

Во время наступательных боёв на подступах и в пригороде Сталинграда за период с 20 ноября 1942 года по 26 января 1943 года его батарея уничтожила 22 огневые точки, 17 ДЗОТов и блиндажей, 224 солдата и офицера противника, чем обеспечила продвижение стрелковых подразделений.
16 января 1943 года на восточной окраине села Стародубово (ныне черта Волгограда) Татаркин, встав лично к орудию, прямым попаданием сжёг приземлившийся транспортный самолёт противника.

За бои под Сталинградом старший лейтенант Татаркин был награждён орденом Александра Невского. Там же он получил тяжёлое ранение. После выздоровления вернулся в действующую армию.
Татаркин участвовал в прорыве обороны врага на орловском участке. 12 июля 1943 года батарея Татаркина сопровождала стрелковые подразделения полка непосредственно в боевых порядках и за первый день уничтожила пять огневых точек, около 200 гитлеровцев, разрушила два ДЗОТа, подавила огонь миномётной батареи врага.

Погиб старший лейтенант в нескольких километрах от Вязовой, недалеко от деревни Волобуева, в боях за Ильинскую высоту. Немцы не хотели допустить того, чтобы наши войска вышли на оперативный простор и перекрыли железнодорожную магистраль «Орел-Брянск». Они почти две недели упорно защищали высоту, которая главенствовала над огромной территорией. Немцы не только оборонялись, но и контратаковали. 31 июля артиллеристы вели ожесточенный бой с пехотой и танками противника.

Несмотря на огромные потери, гитлеровцы медленно, но настойчиво продвигались к нашим оборонительным рубежам. Командир батареи, недавно раненный в руку, находился впереди, ему нужно было самому видеть расположение танков наступавшего врага. Рядом разорвалась вражеская мина, Татаркина тяжело ранило. Немцы приближались к месту, где находился офицер. Видя это, он укрылся в воронке и начал отстреливаться.

Артиллеристы пытались помочь командиру, но у врага было полное превосходство во всём. Наши стрелковые подразделения и оставшиеся в живых артиллеристы отошли с разгромленных позиций. Но в тылу у немцев остался сержант Зорин. Он нашёл Татаркина и двое суток, пока немцев вновь не выбили, охранял тело погибшего командира.

Это тоже геройский подвиг. Татаркина не оставили, не бросили. Его было за что уважать и любить. Он позволял себе в бою руководствоваться своим видением ситуации, а не командами начальства, и даже ходил в атаки вместе с пехотинцами. За такие «проступки» П. Е Татаркина дважды понижали в воинском звании. И последний раз это произошло незадолго до его гибели. У Татаркина заместители были майорами, а он в звании выше капитана не поднимался.

В письме жене старший лейтенант писал: «…Правда, меня сильно ругают, что я их бью без время, т. е. не организованно, единолично, но все равно, как бы меня ни ругали, а я продолжаю их бить, ибо если я их не погоняю или не убью в тот или иной день, то я болею, я привык за ними охотиться…».
Но при всем при этом П. Е. Татаркина ещё при жизни представили к званию Героя Советского Союза.

Он знал о том, что наградной лист, подписанный командующим фронтом, отправлен в Президиум Верховного Совета СССР. Не дожил, погиб. Указ о его награждении датируется 4 июня 1944 года.
В деревне Вязовой почти 20 лет никто не живёт. Кое-где только сквозь заросли деревьев и кустарников проглядывают остовы бывших строений. Пройдет пять-десять лет, и они исчезнут, их поглотит, вберёт в себя наша тяжелая, вязкая земля.

Но остаются братские могилы. А потому и название моей деревни останется на века. Будет жить, пока жива Россия!

Послание Софье — Любушке

В Вязовой, соседней деревне Коробецкое много было семей, носящих фамилию Пядочкины. И одна из них находилась с моей семьёй в родственных отношениях. Анна (по-деревенски Матрёна) Васильевна Пядочкина была женой моего двоюродного деда Владимира Ильича Давыдова (расстреляны 9 июля 1942 года карателями вместе с детьми. — Авт.).

У Анны было два брата — Василий и Михаил. Пядочкины в школе не учились, грамоту самостоятельно не освоили. Это и стало большой проблемой для Михаила, призванного в Красную Армию.
На фронте весточка из дома — ценность великая. А весточка с фронта — ценность вдвойне. Поскольку ждёт не один человек, а вся семья, родственники, знакомые. Да вся деревня ждёт, как праздника! Свой не прислал, так хоть от чужого послушаем.

Что делать солдату, если неграмотный? Надо кого-то просить, чтоб помог. И Михаил такого помощника себе нашёл.

Вот образец их общих усилий: «Здравствуйте мои дорогие, жена Любушка, дети — Тоня, Зина и сын Лёня. Больше ни черта. Как там скотина цела, что посадили? Больше ни черта. Что там, почём продают? Всего ли у вас хватает? Больше ни черта. Ну, до свидания. Больше ни черта. Любящий вас муж и отец. Больше ни черта».

Вот же наивная душа! Я о том, кто писал это письмо. Что ни скажут, всё исправно и записывает, не вдумываясь в то, что услышал. Перенёс на бумагу — оказал услугу!
Женщины и дети слушают, улыбаются, радуются на Соню, которую знали как Любушку. Любил её муж, Любушкой звал, так и пристало к ней это обращение со дня их знакомства, заменило имя.
Михаила на войне всего изрешетило, одна рука висела как плеть. Эка невидаль! Главное, живым вернулся, порадовал свою Любушку.

Завтрак председателя

Председателя колхоза имени И. С. Тургенева уважали. И не потому только, что начальник, а за человеческие качества.

Н. Т. Музалевский вёл себя со всеми строго, но люди видели, что эта его строгость напускная. Николай Тихонович, как никто другой, понимал, насколько трудно жить его землякам, получающим за свои трудодни лишь несколько мешков зерна, да и те в конце года. Поэтому на незначительные проступки смотрел как на неизбежность. Предупреждал часто, что за воровство сообщит куда надо, что доведёт кого-нибудь до тюрьмы, но только пугал, никого не посадил.

Председательская жена работала наравне со всеми. Когда бригада собиралась домой, коллективно решали, сколько зерна или картофеля безболезненно для хозяйства можно разобрать по домам. Не наглели. Договорившись, делили на каждого работника поровну. Открыто нести опасались. Надо было так пройти, чтобы не встретить председателя.

Наталья Ивановна каждый раз говорила: «Бабы, прячьте хорошо. А то увидит, кричать начнёт».
Ещё боялись со своей ношей встретить человека, случайно оказавшегося в деревне. Вдруг он расскажет где-нибудь, что в «Тургеневском» открыто растаскивают колхозное добро. Поэтому уносили зерно в потайных карманах, в вёдрах, прикрытых травой, тряпкой для обтирки рук от грязи. Или прятали подготовленную ношу в кустах, а вечером тайно забирали каждый своё.
Мать мне со смехом пересказывала сценку из семейной жизни председателя.

Просыпается Николай Тихонович. Жена уже давно хлопочет по хозяйству, корову подоила, поросят и кур накормила-напоила, завтрак ему и детям приготовила. Дети пока ещё не встали, спят. А ей и мужу скоро на работу. Поставила на стол чугунок с картофелем, в миске огурцы соленые, в миске поменьше — конопляное масло. Хозяин ноги с печи свесил, смотрит, чем жена потчевать его собралась.

Увидев конопляное масло, восклицает: «У, змеи, наворовали!».
Наталья Ивановна ему в ответ: «Жри, змей, и помалкивай, не бреши, ты ничего не видел. А не украсть — и бог не даст».

Позавтракав, председатель шёл в правление, а его жена — «к бабам».

* * *
Осенью 1941 года Н. Т. Музалевский стал бойцом Знаменского партизанского отряда, с начала 1943 года воевал в Красной Армии. Его жену с шестью детьми расстреляли предатели, собранные немцами в карательном отряде «Украинская гетман-компания».

Пиджачок за кок-сагыз

«Коротышки умели добывать резину. В городе у них росли цветы, похожие на фикусы. Если на стебле такого цветка сделать надрез, то из него начинает вытекать белый сок. Этот сок постепенно густеет и превращается в резину, из которой можно делать мячи и калоши».

В детстве я не читал повесть-сказку Николая Носова «Приключения Незнайки и его друзей». Прочитал её много позже, когда ею зачитывались мои дети.

Но мне тогда и в голову не могло прийти, что цветы (одуванчик кок-сагыз), из которых коротышки добывали резину, выращивали и в моей Вязовой по государственному заказу. Кок-сагыз — каучуконос.
Резины во время войны и после её окончания требовалось много. Во время войны потребности в натуральном каучуке покрывали поставки из-за рубежа, от союзников. В 1954 году у нас наладили производство синтетического каучука. К тому же пошли поставки каучука из стран — производителей натурального каучука, обретших независимость от США и Англии. Это оказалось проще и дешевле, чем создавать собственную сырьевую базу.

Но до этого предприятия, производящие товары из резины, испытывали трудности из-за недостатка сырья. Их продукция стала дефицитом. Ну а как в деревне жить без тех же сапог? На какие только творческие хитрости не шли люди. «Очумелые ручки» из ТВ-передачи отдыхают. Подобие обуви делали даже из найденных на полях сражений автомобильных шин.

Кок-сагыз — многолетнее растение. По воспоминаниям матери, его только на четвертый год начали выкапывать, а до этого на грядках убирали сорняки. Растения глубоко укоренились в нашем чернозёме. Чтобы их выкопать, приходилось так потрудиться, что выражение «семь потов сошло» не казалось преувеличением.

Выкопанные корни растения отряхивали от комьев земли, складывали в рядки. Когда немного подсыхали, отвозили на лошадях в Хотынец на приёмный пункт.

В Вязовой кок-сагыз рос 10 лет. Выращивали его из семечек, а не из черенков, как это делалось в некоторых других регионах страны.

За сдачу стратегического сырья денег не платили, рассчитывались бартером. Мать вспоминала, как радовались они с Прасковьей Петровной (моей бабушкой. — Авт.), когда в первый раз получили за работу несколько пар галош и отрез полусукна (шинельная ткань. — Авт.). «Мы пошли в Знаменское, — рассказывала мне мать, — у портнихи заказали для меня пиджачок на подкладке. А то ходить не в чем было. Одна фуфайка старая на всех, надевали по очереди».

Матери моей тогда было 20 лет.

По пуду зерна на детские плечи

В 1945 году моей матери исполнилось 15 лет. Она и в зрелом возрасте выглядела как девочка-подросток. А в победном мае ей, даже с учётом недобора веса из-за недоедания, давали всего лет 12, да и то с большой натяжкой.

День Победы в деревне Вязовая не отмечали, потому что это был обычный день, о его особой исключительности не догадывались. На дворе весна, все что-то делали, а большинство жителей копало вручную пригодные для посева участки колхозной земли, вечером — свою личную землицу-кормилицу. В деревне тогда не было ни телефона, ни радио. И одноногий почтальон, живший в соседней деревне Шестаково, как назло, занемог.

А назавтра в половине пятого утра Дуся Давыдова пошла в Болхов. Не одна, в большой группе таких же подростков 14—16 лет. Путь не близкий, 40 километров с гаком.

Шли то проселочными дорогами, то по большаку. По большаку топать тяжело. Земляное полотно немцы в 1942-43 годах, чтобы не вязли танки и другая тяжёлая техника, отсыпали кирпичным боем. Мелкие камешки кололи ноги, но сходить с обочины ребята опасались, вдруг саперы мину где-нибудь пропустили. А в одном месте пришлось вброд преодолевать реку. Ширина и глубина реки оказались такими, что девчонки, все как одна не умеющие плавать, не сразу решились войти в воду. Только осознание того, что время безвозвратно уходит, придало им смелости. Всё с себя поснимали, подняли над головой, и вперёд.

В Болхов пришли к вечеру. На зерноскладе каждому подростку металлической мерной ёмкостью отвесили по пуду зерна вики. Мешки на спину, и обратно в путь. Но маршрут надо менять, вброд реку с ношей не перейдёшь. Поспрашивали встречных местных, те подсказали, где есть надежная, из бревенчатого настила переправа.

В одном из сёл заметили молодежь, вышедшую на лужайку перед домами «на улицу». Гармонист выбивал частушечный ритм, состязались две компании, кто кого перепоёт и перетанцует. Вязовских девчонок охватило любопытство, не проходить же мимо, когда такое веселье. Осторожно опустили на обочину дороги свою драгоценную ношу, парней попросили посторожить, а сами подошли поближе к раззадоренной толпе. Интересно посмотреть на местных парней и девчат! Поди ж ты, какие они неугомонные, никто не хочет уступать!

Но смотреть-слушать долго нельзя. Да и все частушки не переслушаешь, льются как из рога изобилия, потому что придумываются на раз-два.

Лишь к утру, еле передвигая в кровь разбитые ноги, подошли к Вязовой. Казалось, что несёшь не один, а все два пуда — 32 килограмма. Кладовщик дядя Миша Силаков давно ждал, несколько раз выходил на пригорок, посматривал вдаль. И вот увидел, обрадовался, понёсся навстречу: «Кому помочь? Кто больше всех уморился?». Никто не признался.

В склад заходили по одному. Перед тем, как высыпать зерно в ворох, Дуся Давыдова, как и другие ребята, отсыпала немножко зерна во внутренний карман. А когда высыпала зерно из мешка, успела пальцами подогнуть края. Михаил Петрович заметил этот манёвр, но промолчал.

Прибежав домой, Дуся радостно, со словами: «Вот, мама, принесла», — высыпала из кармана юбки и мешка граммов 200—300 зерна. Прасковья Петровна обняла дочь, поставила на стол миску с картофелем и кружку молока: «Поешь да ложись, пока ребята не проснулись». «Нет, — отвечает Дуся, — пойду на огород, покопаю, а то не успеем за людьми». «Как-нибудь успеем, — отвечает ей мать, — поспи-поспи, наработаешься. Да вам завтра, бригадир еще вчера сказал, за овсом надо идти в Хотынец».

Дуся залезла на печь и, ещё не успев почувствовать её тепло, заснула. И спала, спала бы еще долго, если б не разбудил громкий взрыв, встряхнувший хату. Все женщины и дети выбежали на улицу. За огородами на взгорье зависло облако из чёрного дыма и серой пыли.

Гадали, что могло случиться. Тем временем примчался мальчишка из соседней деревни Шестаково. Закричал: «Там ваших, вязовских, поубивало, троих насмерть, один вроде живой». Женщины, не увидевшие своих детей рядом, опрометью побежали к месту взрыва…

А вскоре появился почтальон. От него узнали, что проклятой войне конец.

Своим горем ни с кем не поделишься

Общеколхозные собрания колхоза имени И. С. Тургенева собирали часто. Проводили их в Вязовской школе. Да и что не сойтись всем вместе, если в хозяйство объединены всего три деревни: Вязовая, Коробецкое и Шестаково. На собрания охотно шли и потому, что появлялся повод снять с себя хоть на час-другой стиранное-перестиранное, латаное-перелатаное рабочее шмотьё.

И в этот раз колхозники собрались дружно, во сколько сказали, во столько пришли. Да не одни пришли, и дети все с ними. Не сидеть же малышне дома, тут какое-никакое да развлечение — можно людей умных послушать.

Кто-то из женщин заметил странность в том, что за столом для президиума давно уже сидит бабка Прокониха. Фамилия-то у неё Бурихина, а звали Проконихой, переделав таким вот манером мужнее красивое и благозвучное имя — Прокофий.

«Что такое? Зачем бабку Прокониху посадили, она-то в колхозе давно не работает? — шепчутся меж собой женщины. — Да и куда уж ей работать, спасибо, семерых воспитала, а теперь внуков окормляет». Пожилая женщина сидит ровно, в зал не смотрит, задумалась о чём-то своем. «Где президиум, — удивляются колхозники, — председатель, счетовод, бригадир?»

Но тут, будто отвечая на их нетерпение, появились председатель Н. Т. Музалевский и человек в форме, представитель военкомата. Он и начал собрание, без предварительного официоза.

«Уважаемые земляки, — сказал военный, — все вы знали Семена Прокофьевича Бурихина. Знаете, что он погиб. Старший лейтенант 111 стрелкового пока 55 стрелковой дивизии 61 армии Семен Прокофьевич Бурихин погиб 6 февраля 1944 года. Как и многие ваши родные и близкие, погиб героем. Такая вот война была, не на жизнь, а на смерть. Враг был силён, но мы его все вместе победили. Бурихин не успел получить заслуженную награду. И вот мне, работнику райвоенкомата, призвавшего в 1939 году Семёна Прокофьевича в Красную Армию, доверено передать орден Отечественной войны его матери».
Мужчины заёрзали, заскрипели ремни протезов. Женщины заплакали. У каждой из них своя боль, нанесённая беспощадной войной. Дети замерли, почувствовав горечь момента.

Встала мать Семёна, приняла в свои дрожащие ладони яркую коробочку с наградой сына. «Сеня-Сеня, лучше бы ты сам вернулся, хоть раненый, хоть какой». Военный обнял женщину, взялся было утешать, да она слушать не стала, поковыляла на улицу. Своим горем ни с кем не поделишься, когда у других его тоже с избытком.