В апреле 2017 года Россия никак не отметила 200-летие со дня рождения Константина Сергеевича Аксакова (10.04.1817—19.12.1860). Наверное, потому, что современная Россия еще дальше от идей славянофилов, чем Россия советская.

К. Аксаков считается основоположником этого направления национальной русской мысли. За ним шли Алексей Хомяков и Иван Киреевский. А без них, вдохновленных К. Аксаковым, не было бы той русской философии, которая позднее была представлена в трудах Н. Данилевского, К. Леонтьева, В. Соловьева, нашего земляка С. Булгакова, П. Флоренского, В. Ильина, Н. Бердяева и других ярких национальных мыслителей.

Сам К. Аксаков не любил термина «славянофильство» и предпочитал словосочетание «русское воззрение». И так будет действительно точнее. Ведь это именно К. Аксаков первым заговорил об особенностях русской цивилизации, о своем, особом пути России и об опасности «западничества». Потому и не в чести поныне. Но давайте вчитаемся и вдумаемся.

Вот к примеру: «Если бы все человечество на всем земном шаре отказалось от всех народных и других нравственных общественных условий, от высших связей веры, обратилось в разрозненные единицы, в эгоистические личности и составило одну всеобщую сделку, основанную на эгоистическом расчете каждого, — тогда это было бы всеобщая смерть жизни на земле. Механическое начало условности восторжествовало бы беспрепятственно, и все человеческое общество обратилось бы тогда в машину. Ум в человеке обратился бы в смысл, служащий для материальных улучшений, изобретений, и органического живого осталось бы в человеке только его физическая грубая сторона. Человек стал бы не нужен миру, бесполезен на земле. Самое сильное проявление начала личности и условности, самую резкую противоположность началу общины и свободе жизни представляет в наше время Северная Америка. Это великолепное общество-машина».

И это написано в середине 19 века, когда о глобализме в его нынешнем понимании и речи не было.

А вот о логике западной цивилизации вообще: «В Азии личность признается как начало в одном лице; в Европе — в каждом. Такое признание породило явление противоположное, но равно чуждое общине. Личность, признаваемая в каждом, естественно разрывает общество на столько частей, сколько личностей, естественно делит оное на единицы. Разрозненные единицы не могут, однако же, жить порознь… Здесь люди отказываются от излишнего произвола только потому, что произвол вызовет произвол другого и выйдет драка. Желая, чтоб меня не тронули, я не трону другого. Вот единственный расчет такого общественного союза. Таким образом возникает союз людей, похожий на общество; но это не общество, это общественный контракт, общественная сделка. Это сделка эгоизмов, совершенно возможная и между бездушными разбойниками, не терпящими друг друга или равнодушными друг к другу.

С другой стороны, движение есть элемент западноевропейского начала: всякий подает свой голос, всякий предъявляет свои права, всякий дает другим свое, чтоб получить от других ихнее; ум блещет, страсти кипят, таланты приносят плоды. Здесь начало личности, начало зла, не является бессильным, бездейственным, слабым и ничтожным. Нет, именно оно облечено в поражающий блеск, исполнено энергии, дышит красивой гордостью и обладает всевозможными эффектами. Разве самая корысть, зависть не напрягают сил, не совершают великих, блестящих дел? Но это нисколько не изменяет их низкой природы и свидетельствует только о деятельности начала зла. Злодей, в котором мы можем удивляться энергии и уму, тем не менее, злодей. Существо человеческое, как бы ни был лжив путь его, не может быть само по себе положительно злым; но начало, им принятое, может быть злом положительным. Начало личности, принятое Западом, есть положительное зло, зло тем сильнейшее, тем опаснейшее, что оно пленительно и действует своею прелестью на ум, на чувства… Как ни блестящ, ни разнообразен Запад извне, но он не может наполнить нравственной пустоты, лежащей внутри его, того иссушающего начала личности, которое выбрал он своею исходною точкою; как ни старается он обработать свое общественное устройство, но оно остается тем же, тою же бездушною сделкою эгоистических личностей».

С чего же все началось?

«Начало личности, выразившееся на Западе, имеет свой исторический ход. Оно выразилось в народах, сокрушивших Римскую империю. Свет христианства, упавший на эти народы, отразился искаженно. Оно не вошло в жизнь западного общества, которому христианские начала так противоположны, но образовалось там как особое общественное устройство на той же почве личного начала, в той же личной среде. Сперва выдвинулась одна духовная личность папы, под влиянием воспоминаний Римского деспотизма обобравшая совести у людей и лишившая их всякой свободной нравственной деятельности. Потом личность каждого возмутилась против духовного деспотизма и сделала христианство личным достоянием каждого, не поняв его целости, не образовав общины, церкви».

Вся логика западного развития не могла не породить революций. По Аксакову, это чисто западное явление: «Общественные формы на Западе слагались насильственно; явился ряд завоевателей и под ними ряд завоеванных. Завоеванные образовали чернь; завоеватели или высшие благородные классы — аристократию.

Эти-то верхние классы составили между собою сделку, относясь к простому народу как одна целая гнетущая масса завоевателей к массе завоеванной; между этими двумя массами не было никаких соглашений: было одно право, право сильного; одна сделка — сделка меча. Сделка общественная принимала вид феодальной системы, потом монархической, как скоро ослабевала энергия личности в высших классах… Завоеванный класс, или чернь, впоследствии взбунтовалась и добыла себе вольность, но не свободу, которая не добывается бунтом, и приняла участие в общественной государственной сделке. При революции народ не уничтожал сделки, мимо его составившейся, а только хотел принять в ней участие; не свергал ига завоевателей, а только хотел втесниться в их ряды, стать на их же место, пользоваться сам их же правами. Вот почему революция не изменяет порядка вещей; она есть тот же порядок, только вывороченный наизнанку; она не вносит свободы.

Таково свойство всякой революции, всякого насильственного переворота. Завоеванная, подавленная часть народа добыла себе участие в общей сделке, которая наконец определилась яснее как конституция и приняла самый вид контракта на бумаге. Как во всяком общественном союзе, основанном на сделке, лежит эгоизм, то всякий такой общественный союз, возникающий исторически внутри государства и являющийся как сословие, об остальных сословиях народа знать не хочет; только опасность с их стороны и потом расчет выгоды заставляют признать их право, но постоянная враждебность лежит между ними…

Посмотрите на Запад. Народы, оставив там внутренний путь веры и духа, увлеклись тщеславными побуждениями народного властолюбия, поверили в возможность правительственного совершенства, наделали республик, настроили конституций всех родов, развили в себе и тщеславие власти мира сего, и обеднели душою, утратили веру и, несмотря на мнимое совершенство своего политического устройства, готовы рухнуть и предаться, если не окончательному падению, то страшным потрясениям каждую минуту».

Спроецируйте на сегодняшнее состояние умов и на Западе, и в России — и получится пророчество, тем более впечатляющее, что оно сформулировано даже не в прошлом, а в позапрошлом веке. Но в последних процитированных словах кроется и ключ к пониманию того, как жить иначе.

«Русский народ есть народ не государственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша народного властолюбия… Как единый, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: «Воздайте кесарева кесаревы, а Божия Богови»; и другие слова Христа: «Царство Мое несть от мира сего»; и потому, представив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь, — путь к внутренней свободе и духу, к царству Христову: «Царство Божие внутрь вас есть». Вот причина его беспримерного повиновения власти… Отделив от себя правление государственное, народ русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему (народу) возможность жить этою общественною жизнью.

Не желая править, народ наш желает жить, разумеется, не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя… Подвиг общественный для правительства заключается в том, что оно обеспечивает для народа нравственную жизнь и блюдет его духовную свободу от всяких нарушений…

Как скоро правительство отнимает постоянно внутреннюю, общественную свободу народа, оно заставит, наконец, искать свободы внешней, политической. Чем долее будет продолжаться… правительственная система, столь противоположная русскому народу, вторгающаяся в общественную свободу жизни, стесняющая свободу духа, мысли, мнения и делающая из подданного раба, тем более будут входить в Россию чуждые начала, тем более людей будет отставать от народной русской почвы, тем более будут колебаться основы Русской земли, тем грознее будут революционные попытки, которые сокрушат, наконец, Россию, когда она перестанет быть Россией.

…С чувством рабским, которое порождает власть правительственная, входящая в самую жизнь человека, соединяется чувство бунтовщика, ибо раб не видит рубежа между собою и правительством, который видит человек свободный, живущий внутренней самостоятельной жизнью; раб видит только одну разницу между собою и правительством: он угнетен, а правительство угнетает; низкая подлость всякую минуту готова перейти в наглую дерзость; рабы сегодня — бунтовщики завтра; из цепей рабства куются беспощадные ножи бунта».

В апреле 2017 года, когда страна не заметила 200-летия русского мыслителя, интернет сообщает, что ведущие российские блогеры уже «присягнули Навальному». Они собирают миллионные молодежные аудитории и призывают их к «борьбе за свободу». По-видимому, летом и осенью надо будет ждать очередных «событий». Между тем, правительство и элиты живут своей жизнью и, похоже, не собираются ничего менять. Они даже не очень то хотят слышать «мнение народное», которое по Аксакову является единственной привилегией общества и главным условием гражданского мира. Вот уж поистине, история учит только тому, что ничему не учит. И нет пророка в своем Отечестве.

Андрей Грядунов.