Так получилось, что за последние три года я дважды побывал в Залесской Руси. Так историки называют ту часть нашей станы, откуда по завершении киевской эпохи, собственно, и пошла, разрослась, распространившись почти на всю Евразию, наша Россия. Закладывать Орёл служилые люди, кстати, тоже пришли оттуда. Владимир, Суздаль, Рязань — названия говорящие для каждого, кто хоть мало-мальски интересуется русской историей.

Впрочем, речь пойдёт не столько об истории, сколько о её нынешнем восприятии, не о ретроспекциях, как говорил В. Высоцкий, а об ассоциациях. Тем более, что нынешним летом целью нашего путешествия было село Константиново — родина С. Есенина.

Из поездки во Владимир и Суздаль я вынес яркое впечатление того, как в современных условиях можно и должно создавать и поддерживать исторический колорит русских городов. Ведь дело не только в шедеврах древнего зодчества, сохранившихся там и, скажем, не уцелевших здесь. Историческая жизнь была повсюду. И везде она имела какие-то свои черты и приметы. В Суздале, например, не боятся строить заново по-старому там, где подлинное обветшало. А во Владимире специалисты-музейщики умеют копаться в архивах и видеть много интересного в самых что ни на есть бытовых свидетельствах ушедших эпох. И потому в Суздале центральная улица удивляет обилием срубов на каменных подклетях, разнообразием тесовых ворот и резных наличников. И все из свежего, ещё не потемневшего дерева.

А во Владимире кроме знаменитого Успенского собора и Золотых ворот есть ещё здание бывшей водонапорной башни, где на четырех ярусах-этажах расположена весьма оригинальная экспозиция, рассказывающая об особенностях городского быта конца 19 — начала 20 столетия: о чем писали газеты, сколько в городе пили спиртного, как отдыхали и развлекались, чем зарабатывали на жизнь. Даже о нравах владимирцев есть экспозиция.

После той поездки я поделился с читателями «Красной строки» своими соображениям о том, как можно было бы использовать владимирский опыт в Орле. Например, застроить так называемый музейный квартал, примыкающий к музею Тургенева, домами в стилистике 19 века. Что-то перевезти из других мест города (из того деревянного, что ещё сохранилось и находится под угрозой уничтожения), а что-то и построить заново, но по сохранившимся в архивах проектам городской усадебной застройки. В этих особняках можно было бы создать литературные музеи наиболее колоритных произведений Лескова и Тургенева. Например, воссоздать обстановку, в которой жили герои лесковского святочного рассказа «Грабеж». А экспозиция в доме Лизы Калитиной, например, могла бы раскрыть тему христианского воспитания девушек того времени. Не дворец бракосочетания, а, если хотите, место духовно-нравственного просвещения современной молодежи! Глядишь, и разводов стало бы меньше. А то ведь катастрофа, право: чуть ли не каждый второй брак распадается! Дворец тут явно не поможет, как не помогает внешняя роскошь современных свадеб.

Собственно, идея музея под открытым небом не нова, она обкатана в разных городах. Но почему— то до сих пор остается неподъёмной для Орла.

Музей Есенина в Константиново существует с 1965 года. Экспозиция тогда размещалась лишь в двух сохранившихся строениях. Если говорить о первых впечатлениях от нынешнего музейного комплекса, то после орловской лежебокости, вечных разговоров о нехватке средств и страхов по поводу «как бы чего не вышло» он прежде всего поражает тем же, что и Владимир с Суздалем — смелостью решений. Начиная с 1995 года здесь, в Константиново решительно воссоздают утраченное. Построили заново по старым чертежам здание земской школы, где учился юный Сергей Есенин. Огромное бревенчатое сооружение стоит, как и стояло когда-то, посреди бывшей широкой сельской улицы, ныне сплошь засаженной травой, и выглядит так, как будто оно и не исчезало никогда с лица земли. Как будто в конце пятидесятых и не разбирали его на дрова. Новые брёвна состарили по специальной технологии: вид подлинный, и никаких запахов ветхости. В школе легко дышится.
И колокольня церкви Казанской иконы Божией Матери — тоже выглядит как местный сторожил, хотя в советское время она была разрушена.

А напротив церкви стоит новый-старый дом священника Иоанна Смирнова, любимца константиновской ребятни. Подростком С. Есенин часто бывал в доме отца Иоанна. И именно о его внучатой племяннице Анне Сардановской он написал в стихотворении «Мой путь»:

В пятнадцать лет
Взлюбил я до печёнок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь.

«Девушка в белой накидке» из поэмы «Анна Снегина» — это тоже про нее.
Но дом Иоанна Смирнова также был стёрт с лица земли в те годы, од которых сам Есенин однажды написал:

По ночам, прижавшись
к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность
брызжет новью
На мои поляны и луга.

Знаменитый дом Лидии Кашиной, ставшей прототипом Анны Снегиной, благодаря заступничеству Есенина не был уничтожен в 1918 году, как предлагал односельчанам местный большевик Петр Мочалин. Но имущество реальной Анны Снегиной было практически полностью вывезено в соседнее с. Кузьминское — для нужд волостного комитета комсомола. В экспозиции музея есть соответствующий документ той поры.
Всё — от стульев до посуды. Но сегодня экспозиция музея Анны Снегиной поражает обилием старинной мебели и предметов быта. Да, не всё здесь подлинно кашинское, но всё соответствует эпохе.

В доме-музее священника Иоанна Смирнова посетителям демонстрируют документальный фильм о его хозяине и об отношениях батюшки с будущим поэтом. Современный плоский телевизор на стене вставлен в старинную багетовую раму. Как картина. Экскурсоводы говорят, что ради устройства маленького кинозала в бревенчатой горнице пришлось несколько изменить положение печи по сравнению с тем, как это было в подлинном доме священника. Ну и что? Это нисколько не мешает восприятию. И куда важнее вещественной подлинности звучат слова из фильма, что простой сельский священник считал своим долгом привечать талантливых сельских ребятишек, чтобы помочь им развиваться дальше. Что именно благодаря о. Иоанну Сергей Есенин продолжил образование в педагогическом училище в Спас-Клепиках.
Или вот такая деталь: именно о. Иоанн был тем священником, который отслужил по погибшему рабу Божию Сергию панихиду, не приняв версию самоубийства поэта. Если бы не был уверен, не отслужил бы! Ведь отпевать самоубийц Церковь категорически запрещает.

А между домом священника и земской школой красуется часовня Всех святых. Когда-то дед поэта по матери Федор Андреевич Титов очень гордился, что он внёс средства и участвовал в ее строительстве. Но «тот ураган прошел, нас мало уцелело…» — напишет С. Есенин. Часовня не уцелела тоже. Но какой она была когда-то, а вместе с ней и и сельская улица (по старому — «порядок»), мы можем видеть сегодня.

В конце концов, воссоздание утраченного — это наш долг, если мы и впрямь не хотим оставаться манкуртами, стрюцкими, иванами, не помнящими родства.

К тому же, Сергей Есенин — это не такая уже далёкая эпоха. И трагедия её, отразившаяся в стихах поэта, чем-то очень созвучна нашему времени, когда страна в очередной раз пережила разрушительный государственный переворот и теперь мучительно выбирается из-под обломков. Если бы в Константиново остались лишь фундаменты некогда разрушенных строений, возможно, теперь мы бы ощутили горечь утраты. А может, и ничего бы не ощутили: старое пепелище — оно и есть пепелище. Не в этом ли цель всех революционных пожаров? Но с воссозданием этих памятников мы обрели нечто более важное — ощущение былой русской жизни, полнокровной и колоритной.

О том, что она была такой, свидетельствуют и документы музейной экспозиции. Вот, например, в земской школе висит карта Рязанской губернии 1904 года, на которой разноцветными кружками обозначено наличие земских, церковно-приходских и министерских начальных школ в регионе. И от кружков на карте нет свободного места. Это значит, что четырёхклассное бесплатное образование в 1904 году могли получить крестьян­ские дети практически по всей Рязанщине. А вот ещё один документ: программа обучения. Тут и география, и арифметика, и словесность, и разумеется, Закон Божий. Одна из тем: нахождение общего делителя для ряда чисел. В числе стихотворений, обязательных для изучения: «Песнь о купце Калашникове» М. Лермонтова, «Анчар» А. Пушкина, что-то из Н. Некрасова и А. К. Толстого и ещё ряда авторов, известных и нам, бывшим советским школьникам. Среди тем Закона Божьего — разъяснение (а не просто заучивание) молитв и священная история.

Кстати, уроки о. Иоанна местная ребятня обожала. А вот предпоследнего владельца усадьбы — купца Ивана Кулакова (отца Л. Кашиной) крестьянские дети боялись. Хотя именно на его средства и была построена в селе школа. Или как писал-вспоминал С. Есенин:

Я помню только то,
Что мужики роптали,
Бранились в черта,
В Бога и в царя.
Но им в ответ
Лишь улыбались дали
Да наша жидкая
Лимонная заря.

И тут же:

Изба крестьянская.
Хомутный запах дегтя,
Божница старая,
Лампады кроткий свет.
Как хорошо,
Что я сберёг те
Все ощущенья детских лет.

Но жизнь и не бывает только хорошей или только плохой. Жизнь, как и люди — разная. «Цветущей сложностью» назвал её русский философ К. Леонтьев, предупреждая современников об опасности различных социальных экспериментов.

И пока не настала их эпоха, о своеобразии России говорили и писали многие, в том числе и зарубежные наблюдатели. А уж у С. Есенина это чуть ли не в каждой строчке. Было у России своё неповторимое лицо, была своя индивидуальность. По укладу жизни она не была похожа ни на одну страну мира. И это ещё до социализма. Можем ли мы теперь этим похвастаться? Кажется, наоборот, только и стремимся доказать всему миру, что мы такие же — и в экономике, и в быту.

И это началось не вчера. Итоги незавидные: если во времена Есенина в Константиново проживало более двух тысяч человек «мужеска и женского пола», не считая детей, то в 1986 году в этом населенном пункте, входящем в состав колхоза им. Ленина, насчитывалось менее 500 человек вместе с детьми. Сегодня постоянно живут в Константиново чуть более трёхсот. Хотя село по нашим, орловским меркам большое: плотная двусторонняя застройка вытянулось вдоль Оки километра на полтора-два. Но по большей части, как объяснили нам, это всё дачи состоятельных москвичей или усадьбы давно переселившихся в город константиновцев.

В 1919 году С. Есенин писал:

И теперь, когда
вот новым светом
И моей коснулась жизнь
судьбы,
Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.

Почему бы сегодня не воспринять это как завещание одного из ярчайших из последних русских, не желавших подчиниться так называемому прогрессу, постепенно превращающему человечество в безликую биомассу, без корней, без индивидуальных черт, без смыслов, без исторической памяти!

Константиновские «новоделы» тоже вполне можно считать символами такого сопротивления.
Впрочем, здесь, в этом уголке рязанской земли, достаточно и подлинности. Всего лишь стоит пройти через усадебный парк, обойти дом Кашиной — и перед вами предстанут с высокого берега излучина Оки, знаменитые заливные луга, которые позволяли константиновским крестьянам держать по две коровы в каждом дворе, приторговывать сеном, молочными продуктами и после отмены крепостного права выплатить все выкупные платежи за землю ещё в 1897 году. Эти виды на все сто — подлинные. Разве что тополей, которые «ноги босые уткнули по канавам», что-то не видно, а канавы — вот они, живописно изрезали константиновский берег.

Не задохнуться от восторга тут нельзя. Не случайно даже поздние посетители, приезжая в Константиново на закате, после закрытия всех музейных объектов, спешат сюда со своим детьми. Это вечно манящее даже самых грубых и недалёких очарование природы тоже имеет чисто русское духовное осмысление, которое вслед за религиозными философами России и совершенно независимо от них выразил и её самый пронзительный поэт С. Есенин. В его стихотворении «Душа скорбит о небесах…» есть такие строки:

Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.
Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну…
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.

Как знать, может, и прорастём, и выплывем. Рязань, например, бурно строится (не чета Орлу), сохраняя при этом свой исторический центр таким, каким он сложился в предыдущие эпохи. В Рязани молодежь, опять же, в отличие от нашей, орловской, не разговаривает матом. И вообще — за окном автобуса не только пейзажи, но и жизнь становится всё более разнообразной по мере того, как этот автобус удаляется от границ Орловской области. Известный наш губернатор-сенатор в течение долгих лет своего правления любил повторять, что Орловщина чуть ли не эпицентр подлинной русскости и русской культуры. К счастью, Россия на самом деле — это не только Орловщина. И нам есть чему поучиться у соотечественников. Хотя бы тому, как на практике «прославлять всем существом в поэте шестую часть земли с названьем кратким Русь».

Андрей Грядунов.