«Чистоту жизни возвысим над чистотой слога»

К 200-летию П. Киреевского и 150-летию В. Лясковского

Быстро проходит короткий сумеречный февраль. Остались позади в общем-то несостоявшиеся торжества по случаю 230-й годовщины образования Орловской губернии и две большие даты, незамеченные местной интеллигенцией: 11 февраля исполнилось 200 лет со дня рождения нашего земляка, основоположника славянофильства и собирателя народных песен Петра Киреевского, а 4 февраля — 150 лет со дня рождения Валерия Лясковского, писателя, краеведа, спасителя библиотеки Киреевского, его рукописей и писем.

Печалит, что об этом не вспомнили орловская интеллигенция и местная власть. Не было проведено ни научных конференций, ни выставок, ни чтений. Все это и побудило взяться за перо, дабы, пусть хоть в малой, газетной форме, но напомнить землякам об удивительных людях, чьи имена вошли в историю нашего Отечества и мировой культуры, чьи идеи до сих пор будоражат умы философов и политиков.

Семья Киреевских

Из ничего ничто великое не рождается. Киреевские — из рода столбовых дворян Белевского уезда Тульской губернии. Глава семьи Василий Киреевский и его жена Авдотья были людьми высокообразованными и глубоко верующими. Василий Иванович, отставной секунд-майор, увлекался химией, физикой, медициной, знал пять языков. Был ярым противником французских философов-энциклопедистов — однажды он даже скупил весь тираж Вольтера и сжег его. Однако не менее известны другие поступки Василия Киреевского. Так, в 1812 году, когда он вместе с семьей переехал в Орел, где у него была небольшая усадьба, он посетил городскую больницу. Увидев, в каких ужасных условиях там содержатся больные и раненые, он самовластно принял на себя попечение над больницей: отдал под палаты два собственных дома, заставил медперсонал отчитываться и за лечение, и за порядок, а городскую власть — смириться с его вмешательством. Неплохо зная медицину, Василий Иванович сам прописывал лекарства и тщательно следил за исполнением предписаний. Но себя не уберег. Заразившись больничным тифом, умер, оставив жену с тремя малолетними детьми на руках.

Авдотья Петровна — «одна из самых замечательных русских женщин», как и муж, знала несколько языков, занималась переводами, живописью, глубоко знала литературу. Она выйдет замуж вторично за своего троюродного брата Алексея Елагина и будет хозяйкой знаменитого московского литературного салона «У Красных ворот». Вспомним, что салоны в то время были сродни университетам — именно сюда съезжалась российская интеллектуальная элита, именно здесь воспитывалась талантливая молодежь. Круг общения Авдотьи Петровны и ее детей — Пушкин, Вяземский, Погодин, Кюхельбекер, Баратынский, братья Бакунины, Герцен, Огарев, Гоголь, Аксаковы. Хозяйка салона не была писательницей, но, по признанию современников, участвовала в движении и развитии русской литературы и русской мысли более, чем многие ученые и писатели по ремеслу.

Ее первенцев, Ивана и Петра, после смерти мужа учил и воспитывал ее троюродный брат поэт Василий Жуковский, пока его не отозвали в императорский дворец для воспитания детей Александра I. С детства мальчики отличались многими талантами. Сохранились воспоминания, что французский генерал Бонами, раненный в одном из сражений и поправлявший свое здоровье в русском плену, остерегался играть в шахматы с семилетним Иваном, так как тот обыгрывал всех его сослуживцев. А о круге чтения ребенка говорит книга известного масона И. Лопухина, одно название которой может привести даже взрослого читателя в дрожь: «Некоторые черты о внутренней церкви, о едином пути истины и о различных путях заблуждений и гибели, с присовокуплением краткого изображения качеств и должностей истинного христианина». На заглавном листе книги написано: «От автора на память искреннего уважения», а над портретом И. Лопухина — «Милому Ванюшке за доброе его сердце от истинного друга бабушки, 1814, февраля 10». Будущему философу в ту пору не было и восьми лет.

После отъезда Жуковского образованием детей занялись мать и отчим. Математика, французский, немецкий, история, философия, словесность — все дается им без особого труда. Позже, после переезда в Москву, — английский, латынь, греческий. А ведь в то время «учить язык» означало не зубрежку грамматики и составление текстов на ту или иную тему, а чтение в подлинниках и знание литературы той страны, язык которой ты изучал. Братья на дому берут уроки у лучших профессоров Московского университета — Снегирева, Мерзлякова, Цветаева, слушают публичные лекции Павлова. Затем — заграница, личное знакомство с Гегелем, Шеллингом.

Братья

Жизнь и деятельность Ивана и Петра Киреевских сложилась так, что врозь о них не говорили ни современники, ни потомки, хотя это были совершенно разные люди и по характеру, и по одаренности, и по философским исканиям. Одни считали более талантливым Ивана, другие, например Шеллинг, — Петра. Ивана называют теоретиком славянофильства, Петра — родоначальником.

Именно в XIX веке, веке торжества просвещения и разочарования в нем старушки-Европы, в России впервые задумались над тем, по какому же пути следует развиваться России, во многом отставшей от Запада. Мнения кардинально разделились. Одни предлагали активно перенимать европейский опыт и семимильными шагами догонять «цивилизацию». Другие, побывавшие в этой самой «цивилизации» и убедившиеся в том, что победа разума не делает человека счастливее, атомизирует его, выбивает нравственные основы жизни, заменяя мораль сводом неких правил и внешних ограничений, которые неизбежно ведут к разрушению человека как личности, — выдвинули гипотезу об особом пути России. Упрощенно, этот путь состоял из двух аспектов: сохранения общины как способа сосуществования людей и развития просвещения в духе «живой веры» — учения православной церкви. Первым, кто дал теоретическое обоснование этих взглядов, кто попытался построить философию на христианских началах, был Иван Киреевский. «Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога», — писал И. Киреевский в 20 лет.

Примечательно, что спор между так называемыми западниками и славянофилами до сих пор не разрешен. И сегодня одни говорят, что наше спасение — Запад, и даже предлагают предвыборные президентские программы под эту идею, другие ищут основу развития в самой России, пытаясь сформулировать некую национальную идею, которая объединит общество и придаст силы для национального возрождения. На дворе XXI век, в космос летаем, как в Сочи, изучаем сознание и подсознание, научились расщеплять ядро, но нового Ивана Киреевского пока не видно…

В отличие от старшего брата Петр не писал научных трудов, он был славянофилом, если можно так выразиться, не по мысли, а по сути. Пожалуй, ему удалось сделать то, о чем мечтал старший брат, — «возвысить чистоту жизни над чистотой слога». Хотя в исторической традиции славянофильство именно показательно тем, что за многие годы существования этого течения в нем не было ни одной фигуры с пятном. Скромный, застенчивый Петр — «душа глубокая, горячая, но несокрушимо одинокая», по словам И. Тургенева, человек «хрустальной чистоты и прозрачности», оказывал колоссальное воздействие на людей, в том числе на Ивана. Удивительно, но, несмотря на отсутствие каких-либо серьезных философских и литературных трудов, современники считали Петра Киреевского одним из главных теоретиков славянофильского учения. А Хомяков говорил, что не видывал человека с большими миссионерскими способностями. Может быть, основа этих убеждений была в том, что Петр Киреевский не провозглашал идеи, а жил ими, не объяснялся в любви к народу, а любил этот самый народ, причем без надрыва, без жертвенности, так естественно, как дышал.

Внутреннее убеждение Петра в том, что именно в русском народе, его нравственности лежит путь к спасению России, побудило его заняться поиском первоначального, древнего духа русского народа. Он поставил перед собой задачу найти подлинные документы, которые бы свидетельствовали о силе этого духа, его глубине. Где найти таковые? Петр Киреевский пришел к гениальной мысли — в живой речи народа. Но еще важнее была его догадка, что наименьшим изменениям подвергается народная песня, которая если не забывается, то сохраняется дословно, потому что «из песни слов не выкинешь».

Сегодня все это кажется делом обыкновенным. Но, как заметил В. Розанов, это было совершенно необыкновенно в первой трети XIX века, «когда все русское общество бредило «музой Байрона» и зачитывалось романами Вальтера Скотта, когда Герцен увлекал общество заинтересоваться Сен-Симоном, Фурье и Луи Бланом, когда Гоголь описывал «мертвые души» и Лермонтов пел своего «Демона». Такая прозаическая задача, такая деревенская задача, такая, можно сказать, недворянская и грязная работа, работа неинтеллигентная и необразованная, была нова, смела, дерзка. Куда дерзостнее, чем все «гражданские мотивы» Герцена или критические статьи Белинского, куда всех их народнее и демократичнее».

Сначала он это делал в одиночку, разъезжая по всей России и ходя по деревням, словно бедный странник. А затем ему стали помогать все, кто понимал важность этого предприятия. Это были лучшие люди России. Пушкин привез песни из Псковской губернии, Кольцов — из Воронежской, Гоголь собирал для Петра песни по всей России, Даль вез их из При-уралья, Шевырев — из Саратовской губернии, по указанию Киреевского и на его средства Якушкин обошел пешком Костромскую, Тверскую, Рязанскую, Тульскую, Калужскую и Орловскую губернии. «Одинокая» и «чистая» душа стала источником огромного движения, просветительские размеры которого В. Розанов сравнивает с деятельностью Петрарки и других гуманистов, бросившихся на поиски утраченных или потерянных работ греческих и римских поэтов и историков. Тем более что Петр Киреевский не просто собирал песни, как фантики, он их изучал, стараясь по всем вариантам одного и того же произведения восстановить первоначальный, древнейший его вид, как говорится, представить подлинник. А это, в свою очередь, требовало огромного числа справок, сравнений, проверок употребления того или иного слова, оборота речи в летописях и других древних памятниках русской письменности.

Вот только, в отличие от Петрарки, Киреевского не увенчали лаврами, а издание собранных материалов не осуществилось за государственный счет.

Когда через тринадцать лет кропотливого собирательства Петр пришел к выводу, что ему есть что показать просвещенному обществу, ему воспрепятствовала цензура. «…Какую репутацию сделает себе в Европе наша цензура, запретив народные песни, и еще старинные. Это будет смех во всей Германии», — писал Иван Киреевский брату. Смех не смех, но из 10 тысяч песен тогда удалось напечатать только 71. Лишь в 1860 году Общество любителей российской словесности приступило к более масштабному изданию песен. Вышли в свет десять выпусков. Но часть собрания утрачена, часть не опубликована до сих пор…

Петр Киреевский умер в 1856 году в орловском имении — Киреевской слободке, которую он в свое время получил в наследство после семейного раздела имущества, не сумев перенести скоропостижной смерти своего старшего брата. Он умер от тоски. Перед смертью перекрестился, сложил руки как покойник. Его последние слова были: «Мне очень хорошо». Как и брата, его похоронили в святом для русских людей месте — Оптиной пустыни. Перед смертью Петр Киреевский отпустил на волю всех своих крепостных…

Судьба

Валерий Лясковский не был родственником Киреевских, но именно благодаря ему до наших дней сохранились и архивы, и библиотека братьев. Этого человека можно назвать краеведом, писателем, а можно просто — русским интеллигентом.

В Киреевской слободке сын профессора Московского университета Валерий Лясковский оказался по любви — женился на орловской девушке. Надо было где-то жить, и он приобрел Киреевское со всем имуществом. А когда стал разбирать это имущество, то сначала поразился богатству библиотеки, книги которой были изданы на 16 языках, а затем — жизни и деятельности братьев Киреевских, которые предстали ему в письмах и рукописях. Как человек высокообразованный, он понимает: перед ним — сокровища, которые принадлежат не ему, а Отечеству. Он зучает «наследство» и на его основе издает две книги, которые станут антиквариатом, — о братьях Киреевских и о Хомякове. Позже, в 1930 г., наиболее ценные бумаги и рукописи он передаст В. Бонч-Бруевичу, занимавшему тогда пост директора Государственного литературного музея в Москве. Без преувеличения можно сказать, что В. Лясковский фактически спас для потомков материальную память о братьях Киреевских. Спас и попытался донести до своего Отечества значимость этих удивительных людей.

Отечество «отблагодарило» русского интеллигента в полной мере: 14 января 1938 г. В. Лясковского, почти 80-летнего старика, преподававшего, чтобы выжить, в частном порядке уроки французского, расстреляли как «дворянско-купеческое охвостье», выполняя план по раскрытию «контрреволюционных элементов». Одним из главных аргументов «контрреволюционности» стали найденные в ходе обыска пригласительный билет на коронацию Александра III и портрет Александра I…О заслугах Лясковского никто не вспомнил. Как сегодня о его 150-летии.

Горько: то, чего боялись братья Киреевские, — рационализм и бездуховность пришли в Россию. В отличие от наших предков, мы живем не прошлым и даже не будущим, как в годы Советской власти, а исключительно сегодняшним днем. Катастрофа. В том числе и потому, что в нем не находится места таким, как Петр Киреевский и Валерий Лясковский.

Владимир Матвеев, Елена Годлевская.

От редакции. В отличие от орловцев калужане, чья земля соединила братьев Киреевских, отметили в 2006 году 200-летие Ивана Киреевского совсем по-другому. Провели Всероссийскую конференцию, из губернаторского фонда были выделены средства на издание четырехтомника, тут же ставшего библиографической редкостью. В нем собраны и труды братьев, и критика, и биографические новеллы, и исторические анекдоты о славной семье, и народные песни, собранные П. Киреевским, и исследование В. Лясковского. К слову, в орловском музее Грановского, где два зала посвящены братьям Киреевским, нет даже малой брошюры о них. Молчат богословский и философский факультеты нашего славного университета…