11 января 1966 года известному советскому писателю, «отцу-создателю» популярнейшего в СССР в те годы сыщика — майора Пронина, Льву Сергеевичу Овалову, позвонил старший сын, Скальд, с их старой квартиры в Лаврушинском переулке, где он жил со своей женой и детьми: «Отец, я получил посылку, и не откуда-нибудь, а из-за рубежа, из Англии. Посылка — на твоё имя. Адресатом значится Алекс Иванович из Кардиффа».

Как ни напрягал свою память Овалов, он так и не смог вспомнить, кто же такой этот неизвестный ему Алекс Иванович, отправивший посылку по адресу, по которому Лев Сергеевич не проживал уже 25 лет. Вдвоём со Скальдом они стали перебирать довоенных знакомых, кого судьба могла занести за границу, но так ни на чём путном и не остановились. Через несколько месяцев на имя Овалова пришла вторая посылка, потом — третья, наконец-то всё объяснившая: «Брат это, родной и единственный, любимый брат Льва Сергеевича — Дмитрий, о котором не было ни слуху ни духу 25 лет, с того самого времени, когда после окончания военного училища он ушёл на службу, а во время войны сгинул, пропал».

И вспомнил в тот миг известный писатель всю свою жизнь: счастливое детство, проведённое с родителями и братом в Москве и Калуге, трудное время гражданской войны в селе Успенском Орловской губернии (тогда подросток Лёва Шаповалов участвовал в становлении Советской власти в нашем крае), замечательные годы учёбы в Московском университете, свои первые и сразу получившие известность книги, лагерь на Урале, в котором он отбывал заключение, маму, Софью Николаевну, отца, Сергея Владимировича, погибшего на фронте в Первую мировую, отчима, Дмитрия Дмитриевича, горячо любившего их мать и заменившего братьям на долгие годы отца, и, конечно же, младшего брата Дмитрия, Митю, Митька, как часто любил говаривать, вплоть до их общей старости, Лев Сергеевич Шаповалов-Овалов.

Братья всегда оставались разными — и внешне, и внутренне. Старший, Лев, как и положено было ему по возрасту и по имени, являлся заводилой во всём, мотором любого творческого дела, интеллектуальным началом, как сказали бы сейчас. Младший, Дмитрий, тоже в соответствии со своим именем (греческое имя Димитрий происходит от богини плодородия Деметры, одной из самых почитаемых у греков), был гораздо более приземлённым человеком (и в прямом смысле этого слова). Однако с самых ранних лет и до седых волос существовала между братьями внутренняя, невидимая посторонним, связь, благодаря которой они чувствовали друг друга и на расстоянии. А общим приёмником и передатчиком для них была мать — Софья Николаевна. Её оба сына любили глубоко, горячо, искренне — до последних дней жизни.

В 30-е годы XX века Лев и Дмитрий Шаповаловы определили свою судьбу. Лев Сергеевич, выпускник медицинского факультета МГУ, тем не менее стал вначале журналистом, а потом и писателем.

Дмитрий Сергеевич закончил военное училище и в звании лейтенанта встретил Великую Отечественную войну на западной границе. В одном из первых боёв летом 1941 года попал в плен. Из немецкого концлагеря его освободили союзники. В Советский Союз Дмитрий Шаповалов уже не вернулся. Работал на разных работах во Франции, в Бельгии, в Англии, а в 1950 году перебрался в Канаду, где и осел на постоянном месте жительства в Монреале (в письмах на родину Дмитрий Сергеевич писал название этого крупнейшего канадского города по-местному — Монтреаль).

Уже прожив там свыше 15 лет, страдая от одиночества, начал он налаживать связи с родной страной. Именно тогда пошли его посылки на старый адрес старшего брата: Москва, Лаврушинский переулок…

К этому времени отбывший 15 лет в заключении и ссылке писатель Лев Овалов снова жил в Москве, только по другому адресу — в выделенной ему Союзом писателей трёхкомнатной квартире на Ломоносовском проспекте, совсем недалеко от нового корпуса МГУ, на медицинском факультете которого учился Лев Сергеевич в двадцатые годы прошлого века.

Когда братья нашли друг друга (шёл 1966 год), их матери, Софьи Николаевны, уже три года как не было в живых. Началась переписка, длившаяся без перерывов до 1975 года. В те годы в Советском Союзе разнообразное начальство к родственникам за границей относилось, мягко говоря, не очень хорошо. Поэтому Дмитрий Сергеевич, опасаясь навредить брату, ставил в письмах вместо своей фамилии чужую.

В Канаде в то время пенсионный возраст мужчин наступал в 68 лет. Канадский гражданин Дмитрий Шаповалов очень ждал приближавшейся пенсии, но получить её так и не успел, скончавшись от тяжёлой болезни в конце 1975 года. Его похоронили на русском кладбище Равдон, близ Монреаля. Надпись на строгом шестиугольном кресте, по завещанию покойного, была сделана такой: «Лейтенант Дмитрий Сергеевич Шаповалов (1907—1975 гг.)»

Русский писатель Лев Сергеевич Овалов (Шаповалов) умер в Москве 30 апреля 1997 года, на 92-м году жизни. Он завещал своё тело кремировать, а прах — смешать с прахом матери (урна после сожжения тела Софьи Николаевны в течение 34 лет находилась в рабочем кабинете писателя. — А. П.) и развеять этот общий пепел над водами канала имени Москвы, напротив дачи писателя. Младший сын Овалова, Сергей Львович, так и сделал. Так что могилы, к которой могли бы прийти родственники или почитатели создателя бессмертного образа сыщика Пронина, нет.

Но есть строчки его стихо-творения: «…Я, обращённый в лёгкий пепел, живу в сознании людей…» Есть его повести и романы, в которых действует легендарный майор Пронин. И есть, наконец, наполненные живыми чувствами послания двух братьев, которых в 1940 году развела судьба так далеко и надолго, что свидеться им уже больше не пришлось.

Познакомься же, читатель, с двумя их письмами из продолжавшейся восемь лет переписки.

21 июля 1967 г., Москва
Митёнок, дорогой!

Если б ты только знал, какая радость найти тебя после стольких лет разлуки…

Сколько раз тебя хоронили, да и, можно сказать, похоронили, лишь одна мама неизменно твердила — он жив, жив, и, посылая одну знакомую старушку, ухаживавшую за ней, в церковь «вынуть просвирку», никогда не помещала тебя в списке тех, за кого следует молиться за упокой, а всегда включала тебя в список тех, за кого следует молиться за здравие… И, едва я сказал о тебе Скальду, как он сразу в ответ: «Не обманывало бабушку её сердце, она всегда верила, что он жив…»

Впрочем, Скальд, когда пришла первая посылка и я принялся гадать — от кого бы, тоже сразу сказал: а не от Дмитрия ли Сергеевича?

Двадцать пять лет… Ведь двадцать пять лет, даже двадцать семь, четверть века… Господи, как хочется с тобой повидаться, прижать тебя к своему сердцу, — за исключением моей Вали и детей, никого уже не осталось, и скоро сам последуешь туда, откуда не возвращаются, поэтому ужасно хочется повидаться с тобой, разве в письмах всё напишешь и расскажешь?

Может быть, осенью удастся всё-таки побывать в Монреале, как будто едут какие-то туристские группы на выставку, постараюсь попасть в их число, и, если приеду, то приеду, конечно, на очень короткий срок, дней на восемь, но и то хорошо…

На этом сегодня и закончу, с громадным нетерпением буду ждать твоих писем.

Крепко-крепко обнимаю и целую тебя, мой дорогой, ты всё, что осталось у меня от моего прошлого, папы давно нет, мама ушла не так давно, остался один ты, и, к счастью, ты не только прошлое, но и сегодняшний день…

Мои ребята и Валя тоже целуют тебя, обнимают и любят.

Ещё раз крепко-крепко целую. Лёва.

(Это письмо Лев Овалов направил в два адреса — в Копенгаген, откуда он получил очередную посылку от брата, путешествовавшего по Европе во время своего отпуска, и по его месту жительства — в Монреаль; письмо из Дании возвратилось обратно в Москву. — А. П.)

28 мая 1967 года.
Дорогой Лев Сергеевич!

Получил всё, большое спасибо, читаю. Сколько радости и сколько слёз. Вот уже почти две недели, а глаза не высыхают, и за этой водой, откуда она берётся, я мысленно вижу Вас в окружении Ваших детей и человека с большой буквы. (В первых письмах Дмитрий Сергеевич обращался к брату только на «Вы» — просто как знакомый, а свои письма подписывал фамилией «Ивановский» или «Постников» до конца их многолетней переписки — и всё это делалось из опасения причинить неприятности видному советскому писателю, у которого оказался родственник за границей. — А. П.)

Радуюсь, Вы знаете, какая мне радость за Вас.

Хочется многое знать, очень многое, но это впоследствии, а сейчас мне хочется знать последние годы жизни мамы. Вот написал «мама» и заплакал.

Как я всегда её вспоминал. Я всем здесь говорил: «Если бы со мной здесь была мать, мне бы ничего больше не надо было бы. На руках бы её носил». Да я её и всегда на руках носил.

А Дмитрий Дмитриевич (Ерохин, отчим братьев Шаповаловых, второй муж их матери, уроженец села Успенское Малоархангельского уезда, врач по профессии. — А. П.) отличился! А! Он всегда был такой. Бескорыстный человеколюбец. Представляю его в роли доктора-начальника. Не правда ли?

Пятнадцать лет, Лев Сергеевич, и за что? (Это о годах, проведённых писателем в лагерях и ссылках. — А. П.) Хорошо, что это возместилось детьми и Человеком. Радуюсь, радуюсь и счастлив за Вас.

А старший сын, наверно, гордитесь? И есть чем. Он всегда хотел быть доктором и стал им — молодец! (Старший сын Льва Сергеевича, Скальд Львович Шаповалов, стал известным врачом — офтальмологом, доктором наук. — А. П.) Не зря я его на руках носил — и опять слёзы.

Что ни слово — слёзы. Вы единственный человек остались, с которым я должен встретиться, больше у меня никого нет.

Одиночество. Полнейшая жизнь в одиночестве. Много, очень много со мной, вместе, я всегда вместе с ними, и я… один!

Смеюсь, смех сквозь слёзы. Слёз своих никому не показываю.

Сейчас выставка здесь. Может быть, Вы смогли бы приехать хотя бы на один день. Много не обещаю, а дорогу сюда и обратно я оплачу. Попробуйте и напишите.

Очень рад, что я Вашим «девчонкам» доставил удовольствие; совсем на это не рассчитывал. А платок я посылал маме, но мне радость, да ещё какая! Что он попал в надёжные руки, по Вашему письму — золотые.

Напишите, как зовут Ваших детей и детей Скальда.

Крепко-крепко Вас целую, а за меня Вы поцелуйте своих всех.

Всего наилучшего: … (В этом письме Дмитрий Шаповалов не стал ставить никакой подписи. — А. П.)

От автора. Так начиналась эта переписка, дополнившаяся чуть позже телефонными переговорами, переписка, в которой каждый из братьев отправлял послания практически ежемесячно. Но письма Льва Сергеевича остались в Канаде и, скорее всего, утеряны. А вот более 60 писем его брата после смерти писателя Овалова сохранила его вдова, Валентина Александровна.

Молоденькая медсестра Валя Клюкина, прибывшая после окончания Ярославского медицинского училища в один из многочисленных лагерей на Урале, и работавший здесь же лагерным врачом зэк Лев Шаповалов познакомились, а потом и начали совместную жизнь в конце 40-х годов XX века. Валентина Александровна моложе Льва Сергеевича на 20 лет, после смерти писателя она продолжает жить в их квартире на Ломоносовском проспекте вместе с младшим сыном Сергеем и его семьёй.

У них-то зимой 2008 года я побывал в гостях и познакомился не только со многими черновиками известных романов и повестей Льва Овалова, но и с замечательными по эмоциональности произведениями эпистолярного жанра двух братьев, волею судьбы оказавшихся за тысячи километров друг от друга. Им так и не удалось встретиться лично. 25 лет незнания и молчания, 8 лет переписки, а потом ещё 22 года после смерти младшего брата Лев Сергеевич бережно хранил его письма, рассортировав их по годам и подписав даты на каждом — наверняка перечитывал.

Со смертью Дмитрия Сергеевича ушёл из жизни писателя последний человек, связывавший его с юностью и с матерью. В предисловии к роману «Утренние заморозки», вышедшему в издательстве «Советский писатель» в 1979 году, Лев Сергеевич посвятил брату такие строчки: «Брат. Лучший брат в мире, воплощение верности и преданности… И брата уже нет, — история его жизни сложилась столь замысловато, что о нём надо писать отдельную книгу».

Советский писатель Лев Овалов, несмотря на 15-летнюю отсидку в лагерях, до конца жизни оставался правоверным коммунистом. Эмигрант и канадский гражданин Дмитрий Шаповалов превратился в ярого критика многих черт советской действительности. Но это нисколько не мешало братьям общаться, поскольку оба всегда старались придерживаться одного и того же принципа: надо или стараться говорить правду, или молчать там, где сказать правду невозможно.

И, главное, на огромную материнскую любовь к ним они всегда отвечали взаимностью, да и сами любили друг друга всю жизнь, несмотря на время и расстояния.

Александр Полынкин.