Вышла в свет публицистическая повесть нашего постоянного автора Владимира Афонина «Семейство удавов». В этом и следующем номерах «КС» мы предлагаем вашему вниманию две главы из новой книги нашего земляка (в сокращении).

Вокруг Филькина пруда вырастал прямо-таки райский уголок. По берегам, в окружении могучих елей, сверкали разноцветными красками деревянные терема с резными наличниками на окнах, узорчатыми карнизами, причудливыми крышами с петухами, белками, оленями на коньках. На берегу пруда среди зарослей прибрежного кустарника красовалось кафе «Золотая рыбка». Над колодцем соорудили часовенку; вода из нее вытекала в маленькую купальню, где можно было принимать святые ванны и очищаться от грехов вольных и невольных. На опушке леса оборудовали спортивный городок с кортом, тренажерами, игровыми залами и, конечно, с финской банькой. Через весь пруд перекинут дугообразный мост с резными перилами. К нему слева и справа крепились площадки для рыбной ловли. От моста асфальтированная дорога уводила в глубь леса, где в живописном местечке разместился дом лесника. Построили его по личному проекту Степана Баранова; он и был его обитателем. Двухэтажный еловый особняк с мансардой, широкими лоджиями, огороженный капитальным забором, служил его загородной резиденцией. В богатых апартаментах он принимал гостей, вел переговоры с инвесторами, то и дело наезжавшими в область. Зверья и дичи развели здесь много, и нужному человеку могли предложить охоту на выбор: кабан, лось, пятнистый олень и даже зубр. На прудах и озерцах заядлые рыбаки умилялись богатством рыбы и красотой природы.

Иномарки сновали по дорожкам парка днем и ночью. Бизнесменов сменяли гости в мундирах с золотистыми погонами; то и дело наезжали корреспонденты, писатели, художники. Здесь писали его портреты, сочиняли оды-стихи; один московский скульптор изготовил мраморный бюст.

Высшая власть страны на примере Степана Баранова показывала удачный и почетный путь перехода из одной политической веры в другую. Он вступал во все партии, которые находились ближе к власти, и без нравственного переживания покидал их, когда они были невыгодны. Один из немногих Степан удостоился самых высоких государственных наград и званий, а также знаков отличия Русской православной церкви, общественных организаций. При этом никого не интересовало реальное положение дел в области — экономическая разруха, нравственное разложение правившей верхушки и озлобление угнетенного бедностью населения. Создать вокруг себя такую благостную атмосферу мог только политик-факир, коим Степан Баранов по сути своей и являлся. Он всем нутром, как осьминог щупальцами, чувствовал, осязал новую государственную систему России и умел находить в ней удобное и надежное местечко.

В это благоуханное место привез Степан Тимофеевич немецкого коммерсанта и банкира Генриха Вольфа, прибывшего в Приокск по его приглашению. Рассказал о встрече с Ельциным, поддержавшим проект «Пшеничное поле».

— Под гарантию правительства России «Внешторгбанк» выделяет нам кредит на пять миллиардов рублей, — сообщил новость Баранов.

— Это очень хорошо, — обрадовался Генрих, — мы поможем вам освоить эти средства. Я привез хорошие предложения… — Немец достал папку с бумагами: — Для начала нужно оговорить одно важное условие, — взглянул он на Степана.

— Какое?

— Мы не можем… вернее сказать, не хотели бы иметь дело с государственными структурами. Нам интересен частный бизнес.

— В этом наши планы совпадают, — подхватил мысль немца Баранов. — Для проекта «Пшеничное поле» выделено шесть районов с наиболее крепкими колхозами и совхозами. Все они преобразуются в акционерное общество. Совет директоров возглавит мой заместитель.

— Тогда — по рукам и за дело! — восторженно протянул руку Вольф.

— А теперь прошу на торжественный обед по случаю нашего союза, — повел Степан Тимофеевич гостя в банкетный зал.

Предстояло отведать кушанья из местной дичи: глухарей, вальдшнепов, перепелов; а также наваристую уху, шашлык из молодого оленя.

Вольф достал из портфеля бутылку рейнского вина.

— Это вам лично презент от моего отца, — с поклоном вручил он подарок Степану.

— Я тронут, благодарю. Сейчас мы выпьем за его здоровье, — ответил он с уважительной улыбкой, что умел делать артистично.

Обед сопровождался музыкальными номерами и выступлениями на подиуме обнаженных молодых красоток из недавно созданного губернаторского ансамбля песни и танца. Они теперь на всех барановских застольях демонстрировали свои упоительно-соблазнительные прелести.

На следующий день Баранов привел Генриха Вольфа на вершину холма, где с благословения архипастыря Приокского они заложили первый камень в фундамент будущего храма Скорби-на-крови.

Перед отъездом Вольфа Степан передал ему для отца только что вышедшую книгу Ермилова «Локотская республика в Брянском полесье» и заказную тульскую охотничью двустволку с инкрустированной серебром надписью «За добро злом не платят».

…Первый сбой в барановской системе произошел из-за Владимира Ивановича Тихонова. Вложив в ювелирное производство большой капитал, он надеялся на быструю и приличную окупаемость. Но счастливые дни слишком долго не наступали. Поехал к губернатору.

— Трудновато становится жить, — посетовал Тихонов. — Запасы истекают. Отдачи от вложенных денег в ювелирное производство нет.

— Не торопи события, — успокаивал его Степан. — Тебя не забудут. Надо кое-какие прорехи залатать. Следующую партию отправляем в Швейцарию; хорошая сделка ожидается. Тогда и твоя очередь придет.

Но ни через полгода, ни через год очередь до Тихонова не дошла. Посылки с драгоценностями вместо Швейцарии осели в московских присутственных местах…

Это обидело Тихонова, он стал агрессивен, несдержан и начал кое-что выбалтывать. Степан пытался одернуть его, припугнуть, но Владимир Иванович был не из робкого десятка. Он возглавлял комитет по бюджету и финансам областного Совета, знал более других о движении кредитов и на сессии в присутствии губернатора обвинил областную администрацию в злоупотреблениях при распределении бюджетных средств. Баранов грубо оборвал его и напомнил, что ему, Владимиру Ивановичу, тоже выделяли не малый льготный кредит, сроки давно прошли, но погашения еще не было. Это окончательно вывело Тихонова из равновесия. Он гневно посмотрел на губернатора, засуетился, хотел сойти с трибуны, но потом развернулся к залу и выдавил из груди обиду и злость:

— Моим салом меня же по мусалам. Я ли виноват в том, что не могу кредиты возвратить? Разве вы, Степан Тимофеевич, не знаете, где мои деньги? Я вам доверился, пошел за вами, как ягненок за маткой. А вы куда меня завели? Рассказать, что ли, депутатам о вашем семейном бизнесе?

— Владимир Иванович, вы не перепутали трибуну облсовета с кабинетом следователя? — прервал его председатель Совета Вылугин.

— Вы мне рот не затыкайте, — возмутился Тихонов. — Я здесь не случайный прохожий, а народный депутат.

Лицо его вдруг искривилось, голова склонилась к трибуне, и по залу прокатился хриплый протяжный стон. Это был сердечный приступ…

После сессии областного Совета, на которой Тихонов обильно и горячо плеснул с трибуны душевной горечью, Андрей Вылугин чувствовал себя уязвленным и виноватым: депутаты ждали от него реакции на выступление Тихонова, а он как-то неловко, второпях скомкал вопрос, не стал обсуждать — то ли от неожиданности, то ли от привычной предусмотрительности. И теперь ругал себя за слабость, представлял, что депутаты восприняли его поведение как малодушие, а может быть, и как укрывательство должностных преступлений властных чиновников. Да что греха таить: все это близко к истине. Знал ведь он, как возникали и таинственно исчезали различные коммерческие фирмы во главе или с участием членов семьи Баранова; порой догадывался, а иногда доподлинно знал, какие через них протекали денежные ручьи, в том числе и бюджетные. Утешал себя тем, что по всей стране чиновники почти открыто используют свое высокое положение в личных целях. В Москве под боком у президента и правительства мэр Лужков с любимой супругой за короткий срок правления столицей из незаметных простолюдинов превратились в миллиардеров. И все вроде бы по закону. А кто законы готовит? Что же ему, Вылугину, на рожон лезть? А вот Тихонов полез. Мог бы сговориться по-дружески с Барановым, получить свою долю от бизнеса и жить пузогреем. Ан нет, бунтует. А результат? Реанимация… Вылугин попросил редактора «Приокской правды» Антона Конникова съездить в больницу.

Владимир Иванович Тихонов природой был наделен щедро, в молодости занимался спортом, имел награды. Силе и выносливости Владимира завидовали многие. Казалось, износу ему не будет. И вот тебе на — сломался в одночасье.

Антон Сергеевич зашел сначала в главному врачу, услышал печальное резюме: «Дело плохо» — и пошел в палату…

— Лицо у тебя заострилось и побледнело, — провел Антон пальцами по вискам Владимира Ивановича.

— Болезнь и поросенка не красит, — то ли пошутил, то ли обиделся он. — Врач обещает через недельку домой отправить. Там среди коней на природе скорее поправлюсь.

— Дай-то бог. Выздоравливай, тогда и поговорим о житейских делах. Мы еще прокатимся на лихих конях.

— Милости прошу, — привычно ответил Владимир Иванович. Потом достал из тумбочки конверт и протянул Антону:

— Я на сессии по известной причине не окончил свое выступление. Сейчас немного полегчало… Вчера написал то, что хотел сказать. Правда, каракули получились, рука еще дрожит, но прочитать можно. Я тебя попрошу на очередной сессии зачитать от моего имени.

— Может быть, подождать твоего возвращения? — осторожно предложил Конников. — Сам и доскажешь, что не успел.

— У меня есть еще что сказать, а пока достаточно этого.
На том и порешили.

Дни и месяцы пролетели своей чередой, одни проблемы сменялись другими, но мысли Антона неотступно обращались к Тихонову; он перечитывал его письмо депутатам и все никак не решался огласить его. Но слово, данное Владимиру Ивановичу, все-таки заставило его зачитать на сессии этот волнующий документ:

«Уважаемые коллеги! Нелепый случай не дал мне возможности закончить выступление на сессии облсовета. Боюсь, что не скоро вернусь в зал заседаний, поэтому обращаюсь к вам письменно. Гложет меня совесть, не дает покоя ни днем, ни ночью. Глаза многое видели, а язык молчал, будто не человеком я был, а скотиной. Ходишь, бывало, как беременный, сроки наступают, а родов все нет и нет. Не могу и не хочу больше терпеть. Наше равнодушие развязывает руки хапугам и крохоборам. Почему так быстро разбогатели «Сметанино» и «Юность»? Вернее, не сами хозяйства, а их руководители. Не только мне как председателю бюджетного комитета, но и кое-кому из вас было известно, что этим хозяйством по подложным документам администрация области выделила многомиллионные льготные кредиты, освободила от налогов, списывала долги. Но мы молчали. На наших глазах отчуждалась государственная собственность, преобразовывалась в различные коммерческие структуры и за бесценок передавалась в руки правящей верхушки. Но мы молчали. Мы знали, что инвесторы в сговоре с областной властью захватывают лакомые куски в городе и на селе и получают льготы по арендной плате. После авантюрной сделки с немцами по проекту «Пшеничное поле» область стоит на пороге банкротства. Растет безработица, беднеет народ, а среди высших чиновников выросли миллионеры. А мы, избранники народа, молчим и жуем дерьмо через тряпочку. Хватит играть в молчанку! Надо открыть глаза на правду и передать дела…»

На этом месте письма в президиум сессии вошел помощник Вылугина и передал ему записку. Андрей Николаевич прочитал, медленно снял очки, вытер платком лоб и тихо обратился к залу:

— Прошу всех встать. Пришла печальная весть: сегодня в десять часов двадцать минут после тяжелой болезни скончался наш коллега депутат Владимир Иванович Тихонов…