Поселок Добрый, интернат для инвалидов, отделение милосердия. Названия-то какие благозвучные, благолепные, навевающие веру в добро и гуманизм. Наверное, 320 обитателей Добринского интерната окружены заботой и вниманием врачей и медсестер, санитарок и прочих служителей милосердия?

Вероятно, в управлении соцзащиты, управлении здравоохранения и департаменте социальной политики Орловской области так и думают. Многочисленным чиновникам, сидящим в Орле, очень трудно поверить в то, что может быть иначе. Ведь эта армия служащих получает зарплату именно за то, чтобы в Добринском интернате (и других подобных заведениях) был порядок. А раз зарплата поступает вовремя и в полном объеме, значит, и порядок есть. Такая вот чиновничья логика.

Но летом 2007 года началась скандальная история, которая совсем недавно закончилась судебным разбирательством. Именно она позволила высветить истинные лица орловских гуманистов из системы социального облагодетельствования.

Лидия Васильевна Токарева в июне 2007 г. приехала из Орла навестить 23-летнего сына. Тот поступил в Добрый из Мценского детского дома и прожил здесь четыре года. 13 июня мать вывела на прогулку… живой скелет, у которого к тому же обнаружилась температура под 40 градусов. Лидия Васильевна подняла скандал, поехала на дом к врачу Гапеевой, та поставила диагноз «воспаление почки». Через два дня Сергея Токарева привезли в областную психиатрическую больницу, где поставили уже другой диагноз — «туберкулез», причем такой поздней формы, что вылечить больного никто не сумел.

Матери пришлось хоронить его самой, на деревенском «родовом» кладбище за 100 км от Орла. Из интерната никто на помощь не поехал. Выдали только четыре тысячи рублей на погребение. Когда же Лидия Васильевна написала жалобу в департамент социальной политики, то начальник областного управления соцзащиты Н. В. Ужокин и его подчиненная Полынькова ответили, что это сама мать виновата в смерти сына. Мол, мы знаем, что мать приезжала в интернат и обливала сына холодной водой — вот он и заразился открытой формой туберкулеза.

Такого издевательства Лидия Васильевна терпеть не стала — пошла искать правды в суд. Помогала ей в этом известный орловский адвокат Л. В.Самойлова, для которой ребенок-инвалид — в первую очередь ребенок и только во вторую — инвалид.

Но в суде Советского района, где по очереди бледнели и краснели ответчики и свидетели, правду никак не удавалось найти. Подчиненные выгораживали начальников, начальники — подчиненных. Да и судья Е. И. Гудкова своей манерой ведения процесса лишь добавляла нравственных страданий истице Токаревой. Лидия Васильевна даже вынуждена была написать жалобу председателю Орловского областного суда, в которой просила провести служебную проверку и переаттестацию судьи Гудковой.

И все же понемногу, капля за каплей, истина начала просачиваться через глухую чиновничью стену. Во-первых, выяснилось, что на весь контингент инвалидов в интернате имеется всего два врача — это психиатр Гапеев и его жена — терапевт. При этом терапевт работает на полставки (трудится еще в соседнем доме престарелых). Осматривать регулярно 320 пациентов за 4 рабочих часа просто невозможно.

Во-вторых, в суде было установлено, что имеется приказ главного санитарного врача России Онищенко об обязательном проведении флю-орографии грудной клетки два раза в год. Но в интернате этот приказ о регулярном противотуберкулезном обследовании не выполнялся. Почему? На этот вопрос должен был отвечать директор Л. М. Ломакин. Но, видимо, его сельскохозяйственное образование не позволило отвечать на вопросы по медицинской части. Поэтому на суд директор не приехал. Вместо него ответил психиатр Гапеев: дескать, приказы из Москвы в интернате не читают, а доверяют предписаниям куратора Полыньковой (эту фамилию мы уже встречали).

И, в-третьих, был установлен тот факт, что туберкулезные больные и здоровые (с точки зрения тубпалочки) содержались вместе — в пресловутом «отделении милосердия». И не один Сергей Токарев был заражен в нем.

Здесь надо отдать должное Орловскому управлению Рос-здравнадзора, а конкретно — его сотруднику В. О. Николаеву. Тот, выступая в суде, прямо заявил, что за невыполнение приказа главсанврача России должен нести ответственность директор интерната Ломакин, какое бы образование он ни имел. И раз взялся за такую работу, должен, кроме диплома, иметь чувство долга и служебное рвение. Мы уже не говорим о внимательном отношении к подопечным.

Вероятно, с подобным же «вниманием» относились к больным и другие работники интерната. Старшая медсестра, например, рассказывала в суде, что «Сережа очень хорошо кушал колбаску», а вот худобы его она не замечала (парень отощал до 38 кг). Другие медсестры якобы хорошо видели, как мать в жаркий день обливала сына водой, но о том, что у того 40-градусная температура, даже не подозревали.

Кстати, насчет обливания. Оно само по себе не может быть источником, средством или сопутствующим фактором заражения. И поэтому лжесвидетельства на этот счет в суде были разоблачены. Однако защитники мундира (точнее, халата) умудрились обвинить истицу даже в том, что она якобы редко навещала сына. Мол, оттого и отощал, бедняга.

— Я не только регулярно навещала Сережу, но и брала его домой, — сообщила в свою очередь Лидия Васильевна. — Только за ним нужен был постоянный присмотр как за психическим больным. В квартире одного оставить нельзя: что-нибудь завалит, разобьет, сам же и покалечится. Просила соседок за ним присмотреть, но у тех своих забот полно. Нанять постоянную сиделку — денег нет, сама я — инвалид второй группы по онкозаболеванию. Поэтому и приходилось держать сына в интернате. Считала, что ему там будет лучше.

Кто-то из персонала после смерти Сергея постарался утешить мать: слава Богу, сам отмучился и вас «отмучил». Такая точка зрения имеет право на существование, только не в стенах Добринского интерната. Ведь здесь, как мы понимаем, инвалидов содержат не для того, чтобы дожидаться их смерти и, тем более, умертвлять несчастных? И народ содержит систему соцзащиты (да-да, не министерство, а именно народ) для того, чтобы инвалиды получали должный уход в специализированных заведениях. А министерства, в свою очередь, расписали правила этого ухода, в том числе кормление и лечение.

Кстати, на сессии областного Совета народных депутатов 25 января 2008 года, администрация области намеревалась (но потом по представлению прокуратуры отказалась) утвердить поправки в областной бюджет прошедшего года, где фигурировали деньги, недополученные социальной сферой. В частности, выяснилось, что на дома-интернаты для престарелых и инвалидов обладминистрация недодала 10,4 млн. рублей, и это сокращение расходов предлагалось на сессии узаконить. Может быть, из-за такого «сокращения расходов» и не проводили в Добринском интернате обязательное флюорографическое обследование? Не потому ли врачи работают на полставки и в редкие часы лечебной практики ставят неправильные диагнозы? Не потому ли пациенты питаются так, что на глазах теряют килограммы?

Может быть, и на областном олимпе считают, что чем скорее все инвалиды вымрут, тем лучше будет всем оставшимся в живых?

Но вернемся к судебному процессу. Лидия Васильевна, как уже было сказано, возмутилась не только чиновничьей ложью, но и настроением судьи Гудковой. А настроилась та по отношению к истице очень даже против. По крайней мере, так Лидии Васильевне показалось. Свои наблюдения, породившие возмущение, она описала в жалобе, рассчитанной на квалификационную коллегию судей. Мы не будем описывать с чужих слов судейскую манеру ведения процесса, тем более что у каждого она своя. Скажем главное: после всяких там откладываний-перекладываний, отклонений-наклонений судья Гудкова вынесла-таки решение, да еще в пользу истицы.

Вот только решила судья Гудкова, что за смерть человека будет достаточно компенсации в 20 тысяч рублей. Причем само управление соцзащиты виновным не признано, деньги должен выплатить лишь интернат. А еще с ответчика-интерната присуждено взыскать 2 тыс. рублей, дабы истица смогла рассчитаться с адвокатом Самойловой.

Мы знаем, что адвокат Любовь Васильевна Самойлова с нищих орловцев, да еще и инвалидов, денег не берет. По крайней мере, не желает наживаться на чужом горе. Однако две тысячи из четырех запрошенных за трудное, тягомотное дело, больше похожи на издевательство, чем на оплату полугодового труда адвоката. Наверное, сами судьи за подобные суммы и пальцем не пошевелят, ибо у них — другие тарифы, многозначные.

Но главное другое — во сколько они, судьи, оценивают жизнь! Сколько бы затребовали от виновных в случае, если бы сын районного судьи, например, был заражен по вине медиков смертельной болезнью? Думается, что счет пошел бы на миллионы, тем более что в стране такие прецеденты есть.

А что такое 20 тысяч? На скромный памятник с оградкой хватит, да еще машину заказать, рабочих нанять, чтобы отвезти и установить. В других регионах России суды между тем взыскивают по 300 тысяч рублей за гибель людей по вине медперсонала. А в Орле, для сравнения, за смерть больного юноши в больнице Железнодорожный суд взыскал всего 30 тысяч рублей, и судью сразу взяли на работу в областной суд. Что после этого говорить об инвалиде!

Более того, ни чиновники управления соцзациты, ни дирекция интерната не принесли своих извинений матери, потерявшей сына, и, следовательно, вину свою не признали. А это значит, что порочная практика будет продолжаться.

Александр Сухнёв.