Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри — опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.

Николай Рубцов

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках,бывших прежде нас.

Книга Екклезиаста

А может, прав ветхозаветный пророк? Куда ни бросишь взор, всюду натыкаешься на что-то знакомое, что-то читанное, произнесенное или виденное. Возникают убийственные исторические ассоциации. Просто какой-то парад дежавю! Словно оказался в машине времени, которая телепортирует страну и народ в давно минувшее.

Вот и состоявшийся недавно Архиерейский собор Русской православной церкви (РПЦ) не удивил, а скорее озадачил своим решением. Отныне церковные иерархи и батюшки могут участвовать в выборах по партийным спискам. Правда, состоять членами политических партий им возбраняется. Да и становиться на депутатскую стезю пока разрешается в исключительных случаях, «для защиты Церкви от расколов и других непосредственных угроз». Именно так, со ссылкой на ситуацию с разделением православной церкви на Украине, прокомментировал решение собора владыка Илларион.

Православным епархиям на территории России раскол вроде не угрожает, но всякое может быть, судя по столь спешно принятому решению. Разве нет экуменической угрозы единству Церкви? Или разногласий по поводу перехода на «новый, юлианский» календарь вкупе с заявками на либеральные реформы церковных канонов? Уже и самоубийц разрешено отпевать. Впрочем, могут появиться иные уважительные причины, требующие участия священнослужителей в выборах.

Вероятно, это коснется не только Госдумы, но и представительных органов власти на местах. Еще в октябре 1993 года, после расстрела «Белого дома», Синод РПЦ во главе с патриархом Алексием II запретил священникам быть депутатами Думы, но оставил право на депутатство в органах законодательной власти областного и городского уровней. Сегодня это решение корректируется.

Российские СМИ отреагировали на «нововведение» по-разному. Официозные журналисты и политологи — с одобрением и «пониманием». Либеральные — с ёрничеством и русофобским акцентом. Оппозиция усмотрела в этом устремление Церкви к участию в светской жизни с прагматическими целями.

Доктор философских наук, религиовед Екатерина Элбакян в интервью корреспонденту «Свободной прессы» отметила активное внедрение Церкви в сферы экономики, бизнеса, науки, образования, культуры и искусства, «а теперь еще и в политику». Сегодня, по словам религиоведа, наблюдается очередной этап сращивания государства с РПЦ, что, по ее мнению, «не улучшает ни климата в многоконфессиональной стране, ни впечатления о конструктивности предложений самой РПЦ».

Представители других конфессий также вправе принять аналогичные решения. Но не приведет ли это к осложнению и без того напряженной ситуации в межнациональной сфере? И не воспользуются ли этим политические экстремисты и откровенные недруги России?

И хотя конституционные нормы вовсе не застывшая формула закона, Церковь по-прежнему отделена от государства. Правда, граница эта становится все более прозрачной и зыбкой.

Церковь вписалась в существующий социально-экономический и политико-идеологический уклад. Этим всё и объясняется. Катастрофа, вызванная развалом СССР, прозападным либеральным реформированием политических структур, экономики, социальной и духовной сфер, видимо, подвигла правящий епископат к мысли о возвращении Церкви её бывшей ипостаси.

В царской России РПЦ, воплощавшая государственную религию, находилась в связке с самодержавием. Однако триада «самодержавие, православие, народность» к началу XX века исчерпала свои идеократические возможности и фактически распадалась. Церковь не удержала монархию и не упредила великую смуту, последовавшую за падением престола. Кризису самодержавия сопутствовал кризис и разложение синодальной церкви, о чем сегодня предпочитают не распространяться. Попытки же реанимации триады в системе «буржуазной демократии» бессмысленны и контрпродуктивны.

Как говорил Екклезиаст, «всему свое время, и время всякой вещи под небом». Время неумолимо потребовало политических и социально-эко-номических преобразований России на рубеже XIX—XX веков. Церковь же держалась за дряхлеющий царский режим, уходящий в небытие. Ныне, когда в Россию возвратились капиталистические порядки и философия социального дарвинизма, Церковь снова сделала исторический выбор. Пройдя через трагические испытания, она вновь уходит от реальности в замкнутый мир идеализированного дореволюционного прошлого, в сторону буржуазных идеалов и восхваления «России, которую мы потеряли». В сторону мифологизации дореволюционной Церкви и ее иерархов. Советский период трактуется исключительно как разгул воинствующего безбожия и «70-летний вавилонский плен Церкви».

Обращаясь к исторической ретроспективе, Е. Элбакян утверждает, что «сейчас РПЦ снова будет оплотом политической системы, а система, в свою очередь, будет делать попытки опереться на Церковь». И в этом есть логика: на кого же еще власти опираться? Идеологические пустоты будут заполнять, с одной стороны, господин Федотов с его маниакальной затеей «десталинизации и искоренения (!) тоталитарного мышления» в компании Сванидзе, Млечина и прочих ультралиберальных «судей» советской эпохи, а с другой — конечно, Церковь, с духовно-идеологическим воздействием и возрастающим антисоветизмом.

Но ведь нечто подобное уже было столетие назад. И религио-вед убеждена, что «депутаты-архиереи будут такими же лоббистами, как их светские коллеги. Для этого они и будут избираться, чтобы лоббировать интересы Церкви, пока дело не кончится кризисом, как это было в 1905 году…»

А потом грянул 1917-й и братоубийственная война, в ходе которой Церковь, в силу неумолимой классовой и идеологической логики, выступила на стороне контрреволюции. Трагические последствия этого выбора были неизбежны. Горькие страницы истории РПЦ ныне получили глубокое освещение, в том числе в пятитомном сборнике документов о политических репрессиях на Орловщине («Реквием», Орел, 1994—2001). Оправдывать репрессии против духовенства автор не намерен, поскольку лично участвовал в издании этого сборника. Важно понять истоки и причины трагедии, которая коснулась не только духовенства, но и представителей других сословий. А истоки эти коренятся в исторической ситуации, сложившейся в России в начале ХХ века, а также в позиции иерархов РПЦ после появления декрета Советского правительства об отделении Церкви от государства и начала Гражданской войны. Многие подходят к этой теме с позиций сегодняшнего времени, не утруждая себя желанием оказаться в реальной атмосфере тех лет и понять расстановку политических сил и настроений людей, попавших в страшный водоворот истории. Неохотно обращаются и к причинам утраты Церковью авторитета накануне падения монархии.

Возвратившись на столетие, мы узнаём, что во всех созывах Госдумы (1906—1917 гг.) участвовали депутаты-священ-нослужители. Многие из них выступали от правых партий, выражая интересы трона, власть имущих и самой Церкви как крупного землевладельца. И упрекать их сегодня за это бессмысленно: они находились в совершенно иной системе исторических координат.

Епископ Евлогий заявил на заседании II Думы 6 марта 1907 года: «Если мы принадлежим к правым фракциям, то только потому, что искренне думаем, что обновление нашего Отечества возможно только без крайних революционных потрясений, что эта работа, созидательная и творческая, возможна только в единении с Монархом, в единении с нашим правительством».

Ему вторил епископ Платон: «Первая Дума хотела сразу взять в свои руки инициативу в работе, а мне думается, что наша Дума могла бы совместно работать с правительством, и потом уже в работе инициатива может прийти в её руки. И от Думы зависит употребить меры к успокоению страны…»

Эти взгляды отвечали интересам Столыпина, пытавшегося реформировать царский режим.

Однако были речи и иного звучания. Сельский священник Вятской губернии Тихвинский, депутат от Крестьянского Союза, выступил с резким осуждением военно-полевых судов и смертной казни: «Преступно всякое убийство, на какой бы почве, во имя каких бы интересов оно ни было совершено, но убийство по суду, убийство во имя Бога — это преступнейшее из убийств. И мы смеем называть себя Христовым обществом, да еще православным, когда у нас за один месяц больше смертных казней, чем во всей Западной Европе за целых 10 лет! И что стоило бы сегодня представителю власти войти сюда и коротко, в четырёх словах сказать: «Смертная казнь отменяется навсегда!»

В мужестве и гражданской позиции таким священникам, близким к народу, не откажешь. Не случайно священник церкви при земской больнице Пермской губернии Колокольников, избранный от партии эсеров, подвергался гонениям духовного начальства и был лишен консисторией креста и права священнослужителя… за убеждения.

Но ни полных смирения увещеваний в христианском духе, ни обличительных и стройных выступлений священников власть всерьез не воспринимала. Их призывы и законодательные инициативы оказывались невостребованными и декларативными. Но они остались в истории как убедительные документы конца монархического режима и свидетельства политической позиции депутатов-церковников разных взглядов.

В III (столыпинской) Думе снова не оказалось единства среди священнослужителей. Часть их сидела на скамьях кадетов и «левых», а «клерикальную» партию представляли епископат и священники-черносотенцы. Депутаты от буржуазных партий с тревогой говорили об опасности гибельного разрыва между синодом и паствой. Это, по словам октябриста Каменского, «создает вредную в государственном отношении почву для питания общественного недовольства… колеблется единственная основа нравственного строя населения…»

Кадет Караулов признавал, что «массы обезвериваются, огромная самоценность церкви обесценивается к громадному вреду не только для дела церковного, но и для дела государственного».

Думские епископы всячески противились реформе церковного прихода, опасаясь уменьшения своих доходов. Крайне негативно они отнеслись к включенной в царский манифест от 17 октября 1905 г. формуле «свободы совести» и веротерпимости. Особый гнев клерикалов вызвал закон о возвращении всех прав старообрядческой церкви.

Церковная реформа так и не состоялась: ее «заговорили» на думских прениях. Это совпало с убийством Столыпина и провалом его реформ. А вмешательство в дела Церкви авантюриста Распутина, близкого к царской семье, усилило процесс разложения и кризиса в церковной среде.

Царский министр Кривошеин признавался в 1916 году: «Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал Синод так низко. Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать. Что вскоре останется от церкви? Когда царизм, почуяв опасность, захочет на нее опереться, вместо церкви окажется пустое место. Право, я сам порою начинаю верить, что Распутин антихрист…»

Эти слова оказались пророческими: синодальная Церковь, как религиозно-государствен-ная конструкция монархии, рухнула вместе с ней. Не случайно «при всем своем почтении к прошлому православные иерархи, как правило, обходят молчанием XIX век. Это было время, когда православие не только выполняло роль идеологической санкции самодержавной власти; оно сомкнулось с царизмом, превратившись в одно из ведомств его бюрократического аппарата» («Русское православие. Вехи истории», М., 1989.)

Выходец из беднейших слоев духовенства, бывший семинарист, а впоследствии известный историк В. О. Ключевский записал в дневнике 22 октября 1906 года: «Местные православные церкви, теперь существующие, суть сделочные полицейско-политические учреждения, цель которых успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной церкви: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Русской церкви, как христианского установления, нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны» (В. О. Ключевский. «Письма, дневники, афоризмы и мысли об истории», М., 1968.)

Это было признание человека, не являвшегося членом политических партий и отрицавшего революцию как метод действия.

Обратимся к свидетельству другого современника, нашего земляка, известного философа-богослова С. Н. Булгакова. В Государственную Думу он выдвигался от Орловской городской курии как беспартийный независимый депутат (христианский социалист). Являлся депутатом II Думы, а затем представлял Орловщину в качестве выборщика в III и IV Думах.

Основатель религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьёва, экономист, автор нашумевших книг «От марксизма к идеализму», «О рынках при капиталистическом производстве», «Капитализм и земледелие», он защищал интересы рабочих и крестьян, обличал коррупцию и условия, мешающие развитию русского национального самосознания. Взывал к единению интеллигенции и народа. 12 марта 1907 г. выступил со страстной речью о недопустимости террора, как революционного, так и правительственного. Попытки создания им думского большинства на морально-этической и правовой основе были безуспешны: II Дума, как и ее предшественница, просуществовала недолго и была распущена, а новый избирательный закон, предложенный Столыпиным, урезал права рабочих и крестьян, обеспечив резко поправевший депутатский состав. Закономерно, что эта Дума действовала почти полный срок (5 лет). С избранием в 1912 году IV Думы ее деятельность была окончательно поставлена под контроль царской бюрократии. Накануне выборов правительственный лагерь усиленно укреплялся полицейско-охранительными мерами, в том числе с активным привлечением духовенства. Появилось особое предвыборное бюро при Синоде и епархиальные избирательные комитеты на местах. Использовался административно-полицейский ресурс с целью устранения неугодных уполномоченных и выборщиков вплоть до закрытия предвыборных собраний. В итоге правые получили 283 мандата, либералы — 128, социал-демократы — 14.

Увидев нечистоплотность избирательной процедуры и разочаровавшись в парламентаризме, Булгаков публикует резкие статьи («На выборах», «Религия и политика») и другие, которые читаются сегодня как яркие документы эпохи сумерек и заката монархии.

«Для меня эти выборы, — вспоминал он, — были днями скорби, муки, близкой к отчаянию. Было на этих выборах многое, что бывало и на предыдущих, к чему уже успел приглядеться глаз. Участие крестьян, привлекаемых диетами (льготами, обеспечением), да и кто их осудит за это. У иных выборщиков зародились фантастические надежды на депутатские кресла. Выборные кампании выносят в Таврический дворец совершенно случайных людей. Большинство из них — люди низкой политической культурности. Эти претенденты не задают вопросы, пригодны ли они к чему-нибудь в законодательной палате. Как дети, интересуются только избранием. И только небольшая группа деятелей сознательно ведут политическую борьбу. Особенность этих выборов — организованность: но не слева или справа, а сверху. Бюрократия, приглядываясь к новому орудию, приспособила его к своим целям. Организация эта велась, с одной стороны, от губернатора, с другой — духовной стороны, епархиальных архиереев, руководимых инструкциями синодального избирательного бюро…»

Булгаков негодовал: «Политическая атмосфера выборного зала оказалась совершенно отравленной, смысл выборов совершенно извращен. На переднем плане оказались не политические партии, а главный кандидат администрации — губернатор, который зарвался в своей губернии и нуждался в депутатском кресле для исправления пошатнувшейся карьеры, да главный организатор выборов — тип приказного, имеющего неусыпный надзор над выборщиками, крестьянами и батюшками».

«Для духовенства, — писал он, — эти дни были уроками политического воспитания. Оно действовало под влиянием страха и против совести. Это сатанинский замысел — сделать духовенство орудием выборов правительственных депутатов. Это наглый цинизм, которого не придумывают и враги Церкви. В скольких душах эти выборы надломили ростки веры! Мы делаем выборы и проводим в Государственную Думу подобранных подобранными голосами губернатора и иных правительственных кандидатов. Мы занимаемся политической буффонадой, отцеживая всякого проходящего в Думу прогрессиста».

Как многие истинные патриоты, Булгаков предчувствовал грядущую катастрофу: «Россия гниет заживо — вот что похоронным мотивом ныло у меня в груди. Она отравлена нигилизмом — как интеллигентским, так и бюрократическим. Россия как будто стремится к бездне и развалу».

Размышляя о будущем, он приходит к выводу: «Торжествующее хамство несовместимо с всемирно-историческими задачами; атмосфера раболепия не вырабатывает граждан, а только рабов или же революционных бандитов, а нигилизм под националистическим соусом не родит настоящей любви к своему народу. Конечно, вера в русскую идею отделима от государственности, но на нас лежит ответственность перед предками и потомками сохранить вверенное нам драгоценное наследие — Родину — Россию».

Булгаков покинул политику, посвятив жизнь религиозной философии и православному богословию. Однако его наблюдения за избирательными экзерсисами царских чиновников актуальны и поныне как информация к размышлению.

По мнению «Советской России» (5.02.2011), «на ближайших думских выборах можно будет наблюдать, как архиепископы выступят в качестве «паровозов» в партийных списках. Почему-то думается, что эта новация коснется прежде всего списков «Единой России». Ближайшее будущее покажет, так ли это. Впрочем, можно ли даже предположить, что архиепископ или батюшка окажутся в списках от КПРФ. От «эсеров» — вполне вероятно.

Нужно ли вообще участие духовенства в выборах и политике? Увы, это неизбежно: Церковь несет ответственность за все происходящее, как и светская власть. И лукавить в этом отношении она не вправе. Об этом в свое время ясно выразился В. И. Ленин: «Неучастие духовенства в политической борьбе есть вреднейшее лицемерие. На деле духовенство всегда участвовало в политике прикровенно, и народу принесет пользу переход духовенства к политике откровенной».

Вопрос в том, чьи интересы будет отстаивать Церковь и будет ли голосами ее депутатов защищать «униженных и оскорбленных», хватит ли у них гражданского мужества и ответственности за судьбу народа и его будущее. Найдутся ли священники, подобные архиепископу Луке (Войно-Ясенецкому), хирургу и ученому, претерпевшему гонения, но оставшемуся верным христианским заповедям и интересам Родины. Убежденный патриот, он сказал однажды следователю: «Если бы я не был священником, обязательно стал бы коммунистом». Так велика была в нем вера в необходимость социальной справедливости. Земные идеалы христианства и коммунизма для него были нераздельны.

Сегодня соотечественники все чаще погружаются «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах Родины», как писал когда-то И. С. Тургенев. Существующая государственная модель вызывает у многих сомнения в ее дееспособности. Социальная поляризация общества, коррупция, преступность, угроза терроризма, русофобия и ксенофобия, демографическая проблема, манипуляция сознанием, наркомания, духовная деградация и растление — эти и многие другие негативные явления угнетают людей, порождают нестабильность, тревожные ожидания и социальную напряженность. Страна нуждается в переменах, тотальном преобразовании всех сфер бытия, реальной модернизации. Но для этого, убежден политолог С. Кара-Мурза, «сначала надо произвести реабилитацию всего общества, устранить источники социальных страхов и недугов, успокоить людей. В обществе задается очень высокий уровень нервозности. Для чего-то это надо, но на позитивной модернизации ставит крест». («Завтра», № 3, 2011).

Какое огромное поле для деятельности Церкви! И какая возможность на деле доказать социуму патриотизм, гражданственность и способность не только к росту материального благополучия приходов и монастырей, но и к подлинно духовному возрождению на благо государствообразующего русского народа и Отечества. Но это неизбежно потребует объективного взгляда на прошлое и извлечения из него уроков, чтобы не превратиться в подобие синодальной Церкви монархической поры. Бесстрастная история не простит лукавого церковного политиканства и очередного эпохального дежавю. Ибо «вера без дел мертва» и не исчерпывается религиозными обрядами, когда речь идет об исторической судьбе России.

Юрий Балакин,
историк, член общества РУСО.