Христианство — это призыв к совершенству, личному и общественному. И если с личной христианской святостью в истории все в порядке, то о христианском обществе такого не скажешь. То, что именовалось христианским обществом в различные эпохи истории в рамках той или иной христианской государственности, всегда оставалось компромиссом между «миром» в его традиционных, наполненных грехом, социальных формах и тем идеалом человеческих отношений, к которому призывает евангельское Слово и христианская Церковь. Не означает ли это, что вопрос о христианском обществе остается по-прежнему открытой задачей христианской истории?

Теоретически правильный вопрос. Однако не слишком ли поздно об этом думать? Современный мир уже явно сменил свою духовную ориентацию. Христианство как идеологическое понятие уже не фигурирует в общественном сознании ни на уровне индивидуального социального поведения, ни на уровне геополитических отношений. Уместно ли вообще ставить вопрос о христианском обществе в таком постхристианском мире?

Как ни парадоксально, но именно сейчас задача о христианском обществе становится для христианского самосознания предельно актуальной. Она вновь во всей прямоте обнажает вопрос о христианской истории вообще: возможно ли ее продолжение или современный либеральный мир знаменует собой тот окончательный финал апостасии и наступившую ночь христианства, когда уже «никто не может делать» (Ин. 9.4.)? Если последнее верно, то ничего не остается как уходить «малым остатком» Церкви в различные формы добровольной резервации, изолирующих «верных» от безнадежно погибающего мира. Иной ответ, наоборот, подразумевает новую мобилизацию христианского духа по утверждению своего активного места в истории. Именно этот вариант и трансформируется со всей неизбежностью в вопрос о христианском обществе. Иных способов отстоять свое право на место в современном интенсивно унифицирующемся мире — не существует! Ведь не рассматривать же всерьез возможность «органичного» приспособления Церкви к постхристианскому миру на уровне пресловутой толерантности. Такая Церковь никому не нужна — ни обществу, ни истории, ни Богу: «ты… не горяч и не холоден… извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3.16).

Преображение мира есть творческая Богочеловеческая задача. Бог не сам по себе преображает мир, но через посредство человека, через сознательное принятие им Истины христианства в качестве определяющего жизненного императива. Такой новый человек по самому факту своего существования уже становится носителем новой социальности, первичным началом христианского общества. Именно в этом смысле христианское общество возможно! Новый человек духовно рождается во Христе через таинство Церкви, но эмпирически проявляет себя в обществе через актуализацию христианской добродетели. Последнее и означает преображение социальных отношений, освобождение их от проявлений человеческого греха.

Традиционная, наиболее распространенная, точка зрения состоит в том, что духовное преображение личности — это и есть залог христианского преображения общества. И соответственно, все силы должны быть направлены на расширение миссионерско-пастырской деятельности Церкви по спасению, вразумлению и духовному исцелению отдельных «заблудших овец» стада Христова на всех уровнях социальной лестницы. Все остальное — лишнее, точнее, приложится и совершится само собой и в политике, и в экономике, и в культуре. Другая же, более принципиальная, точка зрения состоит в том, что, помимо индивидуально-личного христианского оздоровления социальных отношений, в самом обществе (а не только в Церкви) должна быть создана и всячески идеологически культивироваться христианская атмосфера. Так, как это фактически и происходило в древней православной Византии при Константине Великом, когда впервые в истории появилось христианское государство.

В своих надеждах на христианское преображение России мы почему-то в основном ориентируемся на внутрицерковный вариант христианизации российского социума и практически не пытаемся выстраивать второй, макросоциальный, уровень христианской самоорганизации. Затяжная позиционная борьба за введение «Основ православной культуры» в школах — всего лишь робкая попытка как-то подступиться к этим вопросам. Даже внутри себя мы как бы боимся, не решаемся требовать большего, заранее уступая общество безоговорочной власти либерально-секулярных ценностей. Необходимо перевернуть эту систему, перевести задачу о христианизации российского общества в иной масштаб, т. е. добиться официального доминирования христианских ценностей в сфере общественного сознания. Иначе говоря, воссоединять Церковь и Государство на идеологическом уровне! Только тогда мы можем надеяться реально изменить нынешнюю «нехристианскую» действительность, ибо «какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет» (Мф. 7.2). Не официальное назначение Православия «государственной религией» в виде ничего не значащего декоративного атрибута, а прямое утверждение христианских ценностей в качестве стратегических общественных приоритетов.

За время нового христианского возрождения России произошло глубокое проникновение христианских ценностей на первый, индивидуально-личностный, план социального сознания, и если мы хотим дальнейшего христианского возрождения, то необходимо переходить ко второму этапу!

О том, что подобный переход к новой макросоциальной христианской ориентации объективно назрел в нынешнем российском обществе, свидетельствует, в частности, тот исключительный резонанс, который сопровождал появление на экранах фильма арх.Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок». Более того, именно появление этого фильма можно считать той поворотной точкой общественного самосознания, где российское общество впервые всерьез задумалось о своей христианской (православной) идентичности. Задумалось о том, что присутствие Церкви в обществе является не просто неким духовным приложением (спасительным островом) в мирской стихии, а накладывает на общество определенную, и очень значительную, ответственность — соответствовать тем идеалам христианской социальности, которые провозглашены и присутствуют в Церкви.

В этом смысле нынешнее российское общество, похоже, только начинает осознавать масштабность новых идеологических горизонтов и во многом еще не готово к практическому решению новых задач, оставаясь в рамках традиционных подходов прошлого. Так, ближайшее решение всего комплекса проблем, связанных с новой христианской идентификацией России, для традиционного православного сознания ассоциируется с восстановлением православной монархии как самого распространенного и проверенного временем способа существования христианского общества в истории.

Подобные отвлеченные от исторической логики «проекции будущего», сформированные как репринтное переиздание прошлого, остаются лишь формой мечтания и самообмана, отражающей общую социально-политическую инфантильность современного православного самосознания. Задача о будущем имеет значительно более сложную исходную конфигурацию, включающую в себя всю полноту и противоречивость национальной истории, и в первую очередь ближайшего прошлого, т. е. историческую данность XX века в ее ярко выраженной социалистической интерпретации. Надо осознать этот факт в позитивном историософском ключе, а не пытаться резать историю по живому. Социализм — неотчуждаемая сущность русской истории XX века, ее законный и подлинный плод.

Если Россия как традиционно христианская государственность реализовала в своей истории фундаментальный опыт реального социализма, то это отнюдь не является историческим недоразумением, но, наоборот, становится качественно новой ступенью раскрытия в истории ее христианской сущности. Православие и социализм отныне имманентны русской истории, и задача национального самосознания — преобразовать это внутреннее единство в форме нового цивилизационного синтеза. Это тем более так, что социализм как социально-исторический феномен не ограничен лишь рамками советского опыта, но имеет за собой глубокую духовно-историческую ретроспективу, изначально освященную евангельским словом: сама Церковь Христова эмпирически родилась именно как коммуна (иерусалимская община), где все верующие были вместе, и имели все общее; и продавали имения и всякую собственность, и раздавали всем, смотря по нужде каждого. (Деян. 2.4.). Так что не будем свысока судить русский ХХ век, вынося ему бесконечные и бесплодные обвинительные приговоры, а постараемся понять его высший духовный смысл в позитивном контексте будущего. Здесь воистину есть о чем поразмыслить. В синтезе социализма и православия замыкаются не только противоречия русской истории XX века, но и самой христианской истории, вновь получающей шанс обратиться к задаче о подлинно христианском обществе. Духовно-нравственная природа социализма имеет в себе глубокий христианский потенциал и, несмотря на марксистско-ленинскую атеистическую девальвацию, ожидает своего дальнейшего раскрытия в истории. Очевидно, лишь в этом направлении осталась христианская перспектива. Либерально-буржуазное царство мамоны, абсолютно исключает такие надежды. Только в христианско-социалистическом контексте можно говорить о каком-то «третьем пути», т. е. о том, возможна ли иная цивилизация вообще или современный мир окончательно обречен распадаться в либерально-потребительском беспределе.

Отрицание советского социализма нынешней откровенно прозападной, либеральной элитой и парадоксально единой с ней в этом православно-церковной общественностью делает нынешнее «возрождение России» исторически беспочвенным, бессмысленным и заведомо обреченным. Капиталистический «выбор России», навязанный обществу в начале 90-х «пятой колонной» агентов глобализма в качестве безальтернативной стратегии будущего, — вопиющая ложь нашего времени! На фундаменте этой лжи никакое христианское возрождение немыслимо.

И наоборот, новая христи-анско-социалистическая стратегия России способна открыть в себе поистине неисчерпаемые резервы благотворного преображения общества. Социализм как идея не противоречит, а наоборот, во многом соответствует в своей внутренней сущности подлинным христианским началам. Наши религиозные философы (Н. Бердяев, С. Булгаков, Г. Федотов и др.) неоднократно это подчеркивали и считали, что «христианский социализм» вполне возможен и, более того, нам его не миновать в истории. Нынешний глубочайший кризис русской истории по существу и означает необходимость подобного христианско-социалистического выбора. Такова неумолимая диалектика русской идеи, парадоксально раскрывающей себя через ступени кризиса.

Александр Молотков, газета «Завтра», № 34, (печатается с сокращениями).