Денис пропал без вести в начале войны. Его можно было оставить служить в Орле, но парень об этом и слышать не хотел — сказывались традиции. Дед в Великую Отечественную, в 1942-м, с авиаполком стоял в Грозном, был награжден медалью «За оборону Кавказа». Они, по отзыву матери Дениса — Марины Александровны, даже внешне были очень похожи. Внук, правда, вышел покрупнее деда-летчика, вымахал ростом за метр девяносто. А характеры — одинаково сильные.

От трудностей солдат не прятался, жаловаться не любил. Даже последняя встреча матери с сыном во время его службы состоялась помимо его воли. Сослуживец Дениса, о котором Марина Александровна до того знать ничего не знала, прислал письмо, в котором рассказал, что нашел в канцелярии ее надорванный конверт. Прочитал. Узнал из письма о материнском беспокойстве, поэтому взял на себя труд и смелость проинформировать, что Денис повредил колено и лежит в госпитале в Москве, был прооперирован. Служили парни в Ногинске, под Москвой.

Марина Александровна разыскала госпиталь. Денис извинился за вынужденное молчание, сказав, что не хотел пугать и беспокоить. Скучал по дому, вспоминает его мама. А затем вдруг предложил: «Пойдем, по Москве погуляем?». Друзья притащили ему «гражданку», мама отправилась по магазинам искать обувь. На поиск ботинок 46 размера ушло часа два. Денис оделся, обулся и перемахнул через госпитальный забор — в самоволку с мамой. Гуляли по Красной площади, зашли в «Детский мир» — Денис захотел купить подарок младшей сестренке. С Ольгой у них разница в возрасте — 10 лет.

После госпиталя — вновь учебка, затем — Саратовская область. Оттуда домой пришло одно письмо. Денис сообщал, что его — огнеметчика — отправляют в Оренбург. Там, по всей видимости, готовили команду для отправки в Чечню. Он опоздал. Самарская область, оттуда письмо. Рассказ о стрельбах на полигоне с утра до вечера. Жалоб не было. Затем началась война. Письма от Дениса приходить перестали.

Родители звонили по «горячей линии», слали телеграммы с запросами в Самару. Информации о боях и точных данных о потерях не было.

Страна и Чечня будто находились в параллельных, не пересекающихся мирах.

— Начальник 124-й лаборатории в Ростове Щербаков, — примером пытается передать атмосферу того времени Марина Александровна, пять раз искавшая среди погибших своего сына, — говорит, что до сих пор не может слушать песни Пугачевой. Не может с той самой новогодней ночи 1995 года. В Грозном потоками лилась кровь, мальчишки сгорали заживо, а по телевизору, как ни в чем не бывало, показывали «Новогодний огонек», пели и смеялись.

Бесконечные запросы, звонки и телеграммы… Наконец, пришло сообщение, что Денис Дьяконов в Чечне, в списках погибших и раненых не числится.

— Значит, скоро вернется, — успокаивали родителей Дениса в военкомате.

Вестей от него по-прежнему не было. Летом 1996-го собрались и поехали в Чечню искать сына сами. Сначала — Ростов, лаборатория, многочасовой просмотр кадров, на которых — неопознанные убитые. Своего не увидели. Военным самолетом — до Моздока, где встретили и разместили офицеры ФСБ. Затем — вертолетом до Ханкалы. Родители, такие же, как они, приехавшие искать своих детей, были со всей страны. Особенно много тех, что пытались отыскать следы пропавших без вести во время новогоднего штурма Грозного. Сослуживец Дениса написал позже, что когда они в начале января входили в Грозный, там стоял запах горелой плоти.

Мать показывала фотографии. Сначала — в форме, но после того, как натолкнулась на ненависть и оскорбления, поменяла снимок, где десантник Дьяконов — во весь рост, на скромное фото из паспорта. Десантников и контрактников местные в Чечне — из тех, кто пострадал от войны — считают непримиримыми врагами.

— Люба Кожевникова из Владивостока, — вспоминает Марина Александровна тех, с кем свела ее в Чечне судьба, — нашла сына в плену. Уговорила командира части обменять его на «Урал». Командир — капитан пошел на это. Таня Тюрина из Глазуновки там была… Маша… не помню, откуда она, видела своего сына в плену у Гелаева. Сына ей показали, но подойти не позволили. Обещали обменять, а потом расстреляли. Обманули…

Июль 1996-го, страшная жара, вши. Обстрелы по ночам. Добились, чтобы раз в неделю можно было помыться. Днем термометр 50 градусов показывает. Матери, приехавшие искать своих детей, одна за другой заболевают.

— Дошла очередь и до меня, свалилась. Дней десять лежала, но потом ничего… Разведчики из Питера — высокие, светловолосые, как Денис — антибиотики приносили, лечили. В госпитале и без нас завал был. Ночи в Чечне — черные. Слышно только выстрелы да видно, как трассирующие пули летят. Как-то сидим на улице с матерью пропавшего журналиста, она его искать приехала. Подсел лейтенантик. Сирота. Не знаю, почему его на откровения потянуло. Говорит: «Сколько я перехоронил своих… А вот кто меня хоронить будет?». Успокаивали его, как могли. А как во второй раз приехала, спросила, где он. Ответили, что погиб. А разведчик из Питера выжил. Как родной стал.

Чечня тянет… Поехали в октябре снова искать. Лаборатория. Народу еще больше стало. Чеченцы после Хасавюрта слегка подобрели. У них тоже много народу пропало. В группе розыска появился полковник… или, вспоминает Марина Александровна, подполковник Пилипенко. Если раньше из группы розыска никто носа не высовывал, то Пилипенко носился на своей машине по всей Чечне. Надежду подпитывали радостные новости. Женщина из Мордовии нашла своего сына, чеченец подсказал. Так и так, говорит, видел его, раб он, овец пасет. Наши разведчики его выкрали. Тогда же, между двумя войнами, в Чечне был мир. Радовались тогда в Ханкале матери так, будто каждой ее сына вернули.

…Пошла в чеченскую комендатуру, попросила выдать ей какой-нибудь документ, чтобы за шпионку новые власти не принимали. Долго мурыжили, но потом «поставили на бумагу толкушку».

Где она только ни была, по каким только дорогам ни ходила… Информации о Денисе — никакой. Сама добралась — где машиной, где пешком — до селения Толстой-Юрт, там формировались колонны, идущие на Грозный с севера. В Толстом-Юрте чеченцы что-то между собой не поделили, стрельба… Была с матерями в Аргуне, в ставке Масхадова.

— Что он может? Сидит до смерти уставший человек…

Подходила к «полевым командирам».

— Они приезжали на джипах, в американской форме, разукрашенные, увешанные оружием. Некоторые говорили, что Дениса видели. Врали…

Капитан, тот самый, что на «Урал» пленного солдатика выменял, сказал, что в Шатойском районе видели пленных.

— Думала, что не выберусь оттуда, — неохотно вспоминает Марина Александровна.

Чеченец повез, познакомили с ним, гарантии безопасности дал. К вечеру было дело, остались ночевать. А там — свои разборки, своя стрельба. Узнали, что русские… Если б не гарантии, так бы там и осталась.

— По дороге туда, когда проезжали место, где колонну 245-го полка расстреляли, вижу — родители Юры Савельва идут… Остановились: «Вы как здесь?». «Вот, хотим посмотреть, где Юра погиб. Может, найдем что…».

В Шатойском районе жена того самого чеченца, что вез под гарантии, жаловалась: «Представляете, как многоженство разрешили, он в дом вторую жену привел! А дом-то мой…». И деваться некуда — двое детей. И женщина красивая — та, что мать, а не та, которую привели. Такие вот были особенности у независимой Ичкерии.

Многому пришлось удивляться Марине Александровне. Никогда не забудет, как увидела на боевиках форму, пошитую орловской фабрикой «Радуга»…

Шали, весь Грозный и пригороды…

— Всю Сунжу прошла. Сколько там трупов вдоль реки по берегам лежало… Познакомилась с Тоней Борщёвой из Ростова. Искали вместе…

Части выводили из Чечни, казармы не отапливались, холод. Нервы на пределе, усталость и отчаянье. Вновь начали подбираться болезни. На рынке в Грозном попросили продать им водки, чтоб забыться хоть на минуту. Нельзя! Шариат! Ну, да… Продали, разумеется, из-под полы, какую-то бельгийскую, в банке.

После этой поездки, вернувшись в Орел, мать так и не найденного солдата попала в реанимацию. Выбиралась оттуда долго.

Вестей от Дениса не было. В военкомате прятали глаза. В 1999-м позвонила Тоня Борщёва: «Поехали ещё». Нет, здоровья у ее орловской подруги уже не осталось. Рос­товчанка поехала одна. Попала в плен. Месяц просидела в яме. Когда вытащили, она даже не могла говорить.

— А Лешу своего так и не нашла.

Марина Александровна, разумеется, обошла все официальные инстанции: военкоматы, военную прокуратуру, милицию. Запросы были посланы и возвращались по кругу по несколько раз. Опрошены все, кого, будем верить, можно было опросить. Сведений о Денисе нет. Зашли в Грозный — и всё.

— Я до сих пор не могу выяснить номер его последней воинской части, — устало, почти без эмоций рассказывает женщина. — Сводный батальон в/ч 89539. Что дальше — неизвестно. Часть расформирована.

С благодарностью отзывается Марина Александровна о Владимире Леонидовиче Масягине из Заводского военкомата — «единственном, кто мне по-настоящему помогал». Он завел папку, ничего не обещая. Но сделал действительно все, что только можно было сделать — написал всюду, куда можно было написать, связался со всеми, кто мог располагать хоть какой-то информацией.

— Они в Грозный колоннами входили, — возвращается, мысленно, конечно, М. Дьяконова в то время. — Расстреливали их отовсюду, со всех сторон.

Надежда все равно остается. Судом Денис признан мертвым. Но это формальность. Мертвым его никто не видел.

— Однажды только, в апреле 1995-го, — словно подводит итог Марина Александровна, — мне стало так плохо, как было, когда мама умерла. Я на работе находилась и поняла, что что-то случилось. С близким человеком.

Сколько таких матерей в России… Слава Богу, у Марины Александровны Ольга, младшая, есть. Это немного сглаживает боль.

Сергей Заруднев.