Рост массовой бедности в результате постсоветских реформ стал в РФ главной причиной сужения суммарного объёма платёжеспособного спроса по отечественным товарам и услугам — примерно на 25%. Бедность породила демографическую катастрофу, негативные последствия которой уже к настоящему времени оказались более глубокими и более продолжительными, чем в результате немецко-фашистского нашествия (за 1991—2012 гг. родилось россиян почти на 15 млн. меньше, а умерло на 7 млн. больше, чем в предшествующие 22 года).

Массовая бедность превратила проблему борьбы с преступностью в настолько острую, что в настоящее время расходы бюджета на правоохранительную деятельность, без учета затрат предпринимателей (по устаревшим данным академика Р. Нигматулина, в начале 2000-х годов оплата услуг только частных телохранителей превышала 2 млрд. долларов), значительно превосходят затраты на образование и науку, вместе взятые.

Понятно, что в таких условиях и государство, и средства массовой информации активно поддерживают идею социальной ответственности бизнеса. И в форме благотворительности, и в качестве одного из условий доступа к природным, финансовым ресурсам, к различного рода льготам и привилегиям, используемым в процессе хозяйственной деятельности.

К сожалению, пока что по масштабности и по действенности частному бизнесу очень далеко до показателей, которые в советские годы демонстрировали, в частности, заводы, колхозы и совхозы, оказывавшие в различных формах помощь развитию местного образования, здравоохранения, коммунального хозяйства. И это естественно, поскольку частный бизнес (особенно не резидентский) интересует прибыль, а не условия жизни наёмных работников, и тем более не проблемы выживания окружающего населения. А значит, и не воспроизводство человеческого капитала.

Было бы наивно винить в этом персонально предпринимателей. Стране навязана капиталистическая система хозяйствования. А работать при капитализме частному мелкому и среднему бизнесу намного сложнее, чем в условиях планового управления заводами, колхозами и совхозами, перед которыми не стоял грубо сформулированный «гамлетовский» вопрос — прибыль или банкротство.

В советские годы в случае неумелого хозяйствования государство просто меняло руководителей; с учётом обновления аппарата управления, оно могло списать часть долгов, выплачивало большие надбавки к ценам на реализуемую сверх плана сельскохозяйственную продукцию; предоставляло дешёвые кредиты под обновление структуры, техники и технологий производства.

В целом поддерживалась рентабельность в топливно-энергетическом комплексе 7%, в машиностроении — 15%, в перерабатывающей промышленности АПК — 16%, в лёгкой промышленности — 30%. В колхозах в 1990 году средняя рентабельность производства составила 36%, в совхозах — 38%.

Значит, в то время были у предприятий средства и для бескризисной хозяйственной деятельности, и для реализации социальных мероприятий — в интересах как своих рабочих и служащих, так и окружающего населения. В зависимости от качества управления в центре и на местах страна до середины 70-х годов имела завидные для западных соседей темпы экономического роста. Позднее эти темпы начали снижаться, но до 1990 года оставались положительными.

Сегодня уже нет не только колхозов и совхозов, но и большей части в прошлом эффективно работавших заводов. Поэтому выполнение их роли в решении социальных проблем страны, очевидно, должно быть переложено на ту часть доходов от бизнеса, которая расходуется на паразитическое потребление, а также в форме непроизводительных издержек — рентные платежи, дивиденды, портфельные инвестиции, затраты на «крышевание», «откаты» и другие современные способы поддержки коммерческой деятельности.

Но поскольку либеральный курс социально-экономической политики предполагает полную свободу стратегических частных собственников в определении уровня их социальной ответ­ственности, то воспроизводство человеческого капитала в России оказывается ограниченным в основном возможностями государственного бюджета.

К сожалению, реалии таковы, что доходы бюджета в 2012 году уменьшились до 38% ВВП, против 47% в 1990 году. Значит, бюджетная нагрузка на хозяйственную деятельность заметно снизилась. Следовательно, снизилась не только социальная, но и экономическая ответственность новых хозяев. В данном случае — перед государственным бюджетом.

Но более конкретно об экономической безответственности крупного частного бизнеса свидетельствуют данные таблицы 1.

Как видим, при нынешнем курсе социально-экономической политики что-то мешает предприятиям, перешедшим из государ­ственной в частную собственность, достигнуть хотя бы той производительности, какую они демонстрировали в далёком советском прошлом. Как и почему это произошло, можно показать на примере металлургии.

За 1970—1990 гг., когда эта отрасль была в государственной собственности, производ­ство стали на территории России увеличилось на 24,7 млн. тонн и достигло 15,2% общего объёма производства стали в мире. В последующие 21 год, когда металлургия стала собственностью таких «эффективных» частных собственников, как А. Мордашов, В. Лисин, О. Дерипаска, М. Прохоров, производство стали в Российской Федерации сократилось на 21,5 млн. тонн и составило всего 5,4% от общемирового производства.

Новые хозяева металлургических предприятий объясняют свёртывание производства и сокращение рабочих мест двумя причинами. Во-первых, сужением спроса на металл, и, во-вторых, дефицитом инвестиций, необходимых для технического перевооружения производства в целях повышения его конкурентоспособности. Однако совокупный мировой рынок сбыта стали в постсоветский период нисколько не сузился. Наоборот, он вырос на 61%, а сократился он только для российских «эффективных» частных собственников.

Не потому ли он сократился, что новые хозяева ещё недавно общенародного имущества так подняли цены на металл, что подвели к банкротству, прежде всего, отечественных потребителей стали? В том числе таких, как липецкий и другие тракторные заводы; орловские заводы «Дормаш», «Химаш», крупнейший в Европе сталепрокатный завод; воронежские — станкозавод, экскаваторный, сельмаш и др. Суммарно благодаря приватизации металлургии страна потеряла рынок сбыта не менее 40 млн. тонн стали в год, свыше 80% отечественного рынка алюминия, а далее по цепочке производственных связей — уменьшился спрос на огнеупоры, на строительные конструкции, на отечественный воздушный и водный транспорт, на сырьё для лёгкой и пищевой промышленности и т. д.

Компенсировать эти потери за счет экспорта не удалось, поскольку в конкурентной борьбе с азиатскими, южно-американскими и другими монополиями наши олигархи оказались, мягко говоря, не очень успешными. И вовсе не потому, что в качестве премии за гибель Советской власти ельцинисты вручили им предприятия и научные заделы, якобы технически менее совершенные, чем те, которыми в то время располагали Индия, Китай, Бразилия. Проблема в другом — ставшее либеральным государство позволило «стратегическим частным собственникам» не утруждать себя развитием металлургии. Больше того, в соответствии с принципом полной коммерческой свободы, государство помогло им превратиться в долларовых миллиардеров — за счёт бесконтрольного роста цен на металл внутри страны и размещения значительной части прибыли в форме зарубежных активов.

Конкретный пример — «эффективный» собственник А. Мордашов. За 5 лет до кризиса 2009 года он, вместо затрат на техническое совершенствование и повышение конкурентоспособности предприятий «Северстали», инвестирует 285 млн. долларов в развитие американской металлургической компании RongeIndustries. Спустя 3 года он расходует еще 430 млн. долларов, чтобы обеспечить процветание своему туристическому бизнесу в Италии. И, наконец, ни­сколько не смущаясь, сообщает о готовности выложить 810 млн. долларов на благо американской экономики — приобретением в США еще одной металлургической компании.

Судя по отрывочным данным, объём инвестиций в зарубежные активы только 25 наших крупных компаний, включая металлургические, к 2011 году превысил 60 млрд. долларов (по нынешнем курсу — 2 триллиона рублей). Прибавим к затратам в эти активы ту массу паразитических расходов, которые олигархи считают для себя нормой, заработанной «в поте лица»; приплюсуем непроизводительные издержки, которые связаны с обслуживанием частной собственности на приватизированных предприятиях, причем, не только в металлургии, но и в других отраслях. Тогда станет ясно, что этих средств было бы вполне достаточно, чтобы удалось без ожидания зарубежных инвестиций обеспечить развитие внутреннего рынка для значительной части продукции, производство которой ныне зависит от внешнеэкономической конъюнктуры. Во всяком случае, этого было бы вполне достаточно, чтобы не допустить той экономической трагедии, которая (как то видно по таблице 1) поразила Россию в последние десятилетия.

Не хватило малого — экономической ответственности крупного бизнеса за использование той части национального богат­ства (материального, природного, человеческого капитала), которым этот бизнес распоряжался на праве частной собственности. Распоряжался, но доказал, что с пользой для общества распоряжаться не может. Настолько не может, что в погоне за прибылью в конкурентной борьбе утопил отечественные технически передовые отрасли и производства, обрушил сельское хозяйство, подорвал коммунальное хозяйство, образование и здравоохранение, науку и культуру.

Что было — не вернёшь. Но нужно хотя бы сделать рациональные выводы из этой затянувшейся трагедии. И главный вывод, видимо, должен состоять в том, что пора решительно отказаться от либерально-олигархического курса социально-экономической политики. А для начала — перейти к такой форме государственно-частного партнёр­ства, при которой государство перестанет быть донором эгоистических частных интересов.

Необходимо, наоборот, поставить крупный бизнес в условия, которые вынудят его доволь­ствоваться необременительной для общества нормой прибыли. Заставят прекратить вывоз капитала и основательно сократить непроизводительные траты. Простимулируют его стать инвестором национально значимых экономических и социальных задач.

При этом важно добиться, чтобы подобное государственно-частное партнёрство не осталось добрым пожеланием. Значит, его необходимо подкрепить созданием реально действенных рычагов регулярного контроля за этими процессами. Думаем, что одним из малозатратных и технически простейших способов создания материальных предпосылок такого контроля могла бы стать, во-первых, законодательно оформленная бесплатная передача
не менее 26% акций крупных предприятий — государ­ству и не менее 25% — трудовым коллективам.

Во-вторых, было бы полезно ввести законодательно установленный норматив предельного среднегодового дохода каждого, в том числе нетрудоспособного, члена семьи нашей элиты — на уровне, близком, скажем,
к зарплате министра экономического развития Российской Федерации.

В прочем, подозреваем, что последнее предложение покажется несправедливо щедрым по отношению к нашей элите. Особенно с позиции тех, кто знает, что по инициативе В. И. Ленина зарплата наркомов (министров) первого советского правительства была установлена на уровне средней оплаты труда профессоров того времени. При этом учитывалась не только народнохозяйственная значимость и интенсивность их управленческой деятельности, но и тот факт, что зарубежные наблюдатели определяли первое совет­ское правительство в качестве самого образованного в мире, а потому вполне достойного профессорских окладов. И никаких надбавок на неработающих членов семьи. В то время профессорская зарплата устраивала и наркомов, и высших руководителей трестов. Устраивала потому, что для них много значила дополнительная оплата — в форме реализации идеи общественного блага, предметно осязаемого в уважении и признании заслуг.

А поскольку в условиях современных реалий на подобную идею рассчитывать не приходится, то ради мирного достижения социально-экономической ответственности бизнеса, видимо, можно сохранить за «стратегическими частными собственниками» небольшую долю непроизводительных расходов — в виде затрат на льготы и привилегии для членов их семей.

И не стоит подобно отъявленным либералам беспокоиться, что названные ограничительные меры снизят-де интерес к увеличению объёмов и росту эффективности производства. Скорее, наоборот, сквозной, перекрёстный контроль со стороны государства, собственников и непосредственно работников выведут всю систему социально-экономических отношений на более высокий уровень в интересах каждого участника этого процесса. Сама идея их регулирования не должна никого шокировать, если оценивать её не с позиций либерализма, а здорового консерватизма, переход к которому всё более отчётливо просматривается в теоретическом и практическом плане. Выиграет тот, кто сумеет это не только понять, но и реализовать при неизбежном переходе на новую модель развития, поиском которой заняты во всём мире.

И. Загайтов,
доктор экономических наук,
Н. Турищев,
кандидат экономических наук.