В литературных кругах столицы – скандал. На известного писателя, главного редактора «Литературной газеты» Юрия Полякова ополчилась вся «либеральная общественность» во главе со вдовой Александра Солженицына. Юрий Михайлович пояснил в интервью газете «Завтра», в чём суть конфликта:

– В ряде СМИ, в том числе в газете «Культура», я высказал недоумение: почему к 100-летию А. И. Солженицына (2018 год) уже началась бурная общефедеральная подготовка, в то время как аналогичные круглые даты крупнейших наших писателей ХХ века: Шолохова, Твардовского, Катаева и других – прошли более чем скромно. А про столетие К. Симонова в будущем году вообще ничего не слышно. По этой причине я отказался войти в комитет по празднованию юбилея автора «Красного колеса».

События последнего времени наводят на мысль, что деятели культуры, боровшиеся против СССР на стороне Запада, имеют нынче преимущества перед теми, кто, честно критикуя нелепости советской системы, оставался все-таки по нашу сторону «холодного фронта». Ну, в самом деле, почему великому композитору Георгию Свиридову, умершему шестнадцать лет назад, памятника в Москве нет? А Мстиславу Ростроповичу воздвигли бронзовый монумент в столице с поспешностью, не подобающей монументальному искусству. Тогда уж будьте последовательны: изваяйте маэстро не только с виолончелью, но и с АКМом, с которым он, прилетев из эмиграции, носился в 1991-м по Белому дому. Другого его преимущества перед Свиридовым я, честно говоря, не вижу.

Не стоит обманываться: «советский антипатриотизм» немногим отличался по своей природе от антипатриотизма, нацеленного против самодержавия в 1917-м году, и еще меньше – от нынешнего антипатриотизма, замешанного на болотном неприятии путинского курса. Вера в то, что противники твоего Отечества помогут тебе воплотить политические цели и отплатить за обиды, далеко заводит. Кстати, судьба Солженицына в этом смысле не уникальна. Не зря один из таких же диссидентов сказал с горечью: «Целились в коммунизм, а попали в Россию». Когда в самом начале 80-х были запрещены мои повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба», мною тоже заинтересовались «определенные круги». Да вот я ими не заинтересовался…

Удивительно: простое напоминание известного факта, что Солженицын был нетерпим к советскому строю и считал его мировым злом, о чем говорил во многих своих интервью, почему-то вызвало гнев и обиду его уважаемой вдовы и душеприказчицы Н. Д. Солженицыной (Светловой), обвинившей меня во лжи и усомнившейся в моем праве возглавлять «Литературную газету».

Впрочем, это как раз в духе автора эпического фельетона «Бодался теленок с дубом». Мало о ком из собратьев по перу он сказал доброе слово. А вот актер Евгений Миронов, видимо, сильно устав от сочетания творческой и административной деятельности, строго призвал меня извиниться перед обиженной стороной. За что? За то, что Солженицын протестовал против «разрядки» и учил западных политиков недоверию к СССР, как сегодня их учат этому некоторые наши «оппозёры» в связи с событиями в Новороссии? За то, что Александр Исаевич не признавал авторства Шолохова, даже когда была найдена рукопись «Тихого Дона»? За то, что создатель «Двухсот лет вместе» обелял власовцев и бандеровцев? Почему я должен извиняться за чужие поступки и мысли? У меня своих грехов достаточно.

Я нисколько не умаляю роли Солженицына в нашей литературе и считаю, что «Один день Ивана Денисовича» (но не сумбурный «Архипелаг ГУЛАГ») должен быть рекомендован старшеклассникам. Но я против того, чтобы задним числом переписывать, спрямлять историю новейшей литературы, как это делает, например, «карамельная мифологесса» Л. Сараскина в монографии о Солженицыне. Да, я против того, чтобы классиков, достойных «бронзы многопудья», назначали в основном из тех, кто боролся против Советской власти со вселенским размахом. В таком случае у молодых людей сложится иллюзия: кандидатом в памятники можно стать, только вдрызг поссорившись, хотя бы на время, со своей Родиной. А им надо бы объяснить как раз обратное: те наши выдающееся соотечественники, которые не выносили домашние ссоры и сор на трансатлантические сквозняки, достойны, как минимум, равного с диссидентами уважения и внимания со стороны общества и государства.

Вот эта перспектива объективной беспристрастной оценки вклада того или иного деятеля в культуру так взбудоражила профессиональных борцов с «красным Египтом». (Конец цитаты).

В связи с этим конфликтом один из авторов «Красной строки» тоже счел уместным поразмышлять и о предстоящем юбилее А. Солженицына, и о мнимых и реальных достоинствах его произведений, в частности, той самой повести «Один день Ивана Денисовича», по поводу которой Ю. Поляков всё-таки делает реверансы.

Наш высокорейтинговый президент В. В. Путин повелел отметить 100-летие со дня рождения А. И. Солженицына. Юбилей будет в 2018 г., но заранее к нему решено подготовиться, очевидно, потому, чтобы провести полную «инвентаризацию» всего того, чем «обогатил» мировую культуру и сокровищницу человеческой мысли этот корифей мировой литературы, пророк и мыслитель, каковым его считают у нас власти предержащие и «элита» интеллигенции. Надо полагать, что этот юбилей будет отмечен с не меньшими размахом и помпой, чем 200-летие со дня рождения А. С. Пушкина. А может быть, масштаб предстоящих юбилейных торжеств даже и затмит чествование гениального поэта, ведь наши кормчие относятся к Александру Исаевичу с особым пиететом: почитают его как обладателя истины в последней инстанции, ссылаются на мнение «корифея» по тому или иному вопросу, чтобы дать понять «россиянам», что их ведут правильной дорогой. Как говорится, поживём – увидим.

Но вот в чём мы более чем уверены: и в ходе подготовки к этому эпохальному юбилею, и во время самих грандиозных торжеств «россияне» так и не услышат от их организаторов правды о том, кому Солженицын обязан тем, что почитается величайшим художником слова и мыслителем. Предвидим удивление читателя: кому же тут можно быть обязанным, кроме самого себя? Но он напрасно удивится: сам Александр Исаевич к своему имиджу корифея литературы, пророка и мыслителя никакого отношения не имеет. Этот «корифей» был самой что ни на есть посредственной личностью, не отличавшейся никакими выдающимися ум-ственными способностями и художественным талантом. Мировая «слава» к нему пришла только потому, что ЦРУ США увидело в нём среди прочих диссидентов наиболее подходящую кандидатуру на роль писателя-борца с «тоталитаризмом». Из-за недостатка места мы не можем подробно говорить об этом, но это не беда, читатель здесь и без нас обойдётся. О том, как ЦРУ зажигало на мировом литературном небосклоне «звезду» Солженицына, массовыми тиражами издавая его опусы, достаточно подробно сказано как в советской, так и в зарубежной литературе. Например, в книге Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР» (М., «Правда», 1985). Поэтому всякий желающий может самостоятельно познакомиться с тем, как эта почтенная организация «давала путёвку в жизнь» Александру Исаевичу. Мы же здесь покажем читателю художественные достоинства одного из солженицынских «шедевров» – повести «Один день Ивана Денисовича», чтобы он смог убедиться в том, что «корифей» собственно к литературе никакого отношения не имеет.

«Один день Ивана Денисовича» шибко понравился пионеру борьбы с «культом личности» И. В. Сталина, «творцу» первой «оттепели» Н. С. Хрущёву – и повесть была выдвинута на соискание Ленинской премии. По чистой случайности солженицынское творение ею не наградили, что нисколько не повредило репутации автора в глазах интеллигенции, которая продолжает считать повесть шедевром, эпохальным событием в мировой литературе.

Но ничего художественного в этом «шедевре» и в помине нет. Он есть не что иное, как пособие по околоуголовному жаргону. Вот какой изящностью языка блистает эта восхищающая интеллигенцию повесть: «в санчасть косануть», «буркотел», «наскорях», «засасывавет», «рубезки», «он ему и дых по морозу не погонит», «вкалывай, падло», «ведь это что за стерва, гад, падаль, паскуда, загребанец?», «лезо», «хуб хрен, не разбираются черти», «кесь» и т. д., и т. п. В россыпи словесных изумрудов встречается и нецензурщина.

По языковому богатству, по виртуозности слога «Один день Ивана Денисовича» ничем не отличается от заполонившего сейчас книжный рынок криминального чтива. У Солженицына есть законное право считаться родоначальником этой «литературы» в нашем Отечестве. Эта макулатура, однако, претит рафинированному вкусу интеллигенции. Всё дело здесь в разности содержания: если в уголовных «бестселлерах» повествуется о жизни и быте преступного мира, то солженицынский «шедевр» знакомит читателя с тиранией «тоталитарного» режима.

Когда у одного героя Сергеева-Ценского спросили, для чего живёт человек, тот ответил: «Полагаю так, что как бы ему хорошо поесть, да вот ещё как бы, конечно, получше одеться, – вот для чего он, человек, и живёт». Таков смысл жизни и у главного героя знаменитой повести. Но если для героя Сергеева-Ценского это лишь идеал, поскольку никогда вволю не наедавшийся и ничего изысканнее зипуна и лаптей не носивший крестьянин-бедняк лишь мечтает, что было бы здорово «хорошо поесть» и «получше одеться», то для Ивана Денисовича эта философия жизни является непосредственным руководством к действию: у него одна «пламенная страсть» – как можно плотнее набить желудок и как можно меньше работать; ни о чём другом он не думает и ничего другого не желает.

Мысли о том, как бы получше одеться, у него не возникает, потому что заключённые одинаково одеты, и выделяться не дозволяется. Выдаются им одинаковые порции пищи, но в своём деле Иван Денисович достиг такого искусства, что ему не составляет никакого труда «скосить» в столовой лишнюю миску каши или «баланды». Вот, например, повар выдаёт обед бригаде. Он подаёт в окошко по две миски и считает: две, четыре… Выдал, допустим, четырнадцать порций, ставит на окошечко ещё две миски и не называет количество: миски кончились, он раздосадован и ругает посудомоев за нерасторопность. Ему дают, наконец, стопку мисок, и тут к окошечку подлетает Шухов, т. е. Иван Денисович, берёт две миски и говорит:

– Четырнадцать!

Таким манером и умыкнул наш герой две лишние порции. При этом ему и в голову не приходит, что их кому-то может не хватить, потому что о других он не думает, все его желания сводятся к одному – как бы самому до отвала натрескаться. Приём пищи для него – святые минуты, священнодей-ствие: «Как горячее пошло, разлилось по его телу – аж нутро всё трепыхается навстречу баланде. Хор-рошо! Вот он, миг короткий, для которого и живёт зэк!».

Мораль Ивана Денисовича – это мораль животного, которого ничего, кроме содержимого кормушки, не интересует, и которому безразлично, есть ли что-нибудь в кормушке рядом стоящего сородича. Недалеко от него ушли и остальные герои повести. И после её прочтения нельзя не прийти к выводу, что в ней изображены не люди, а говорящие скоты, ибо в их поступках нет ничего человеческого, выходящего за рамки зоологического существования. Такие особи, вероятно, водились на планете на заре человеческой цивилизации, но здесь ведь речь идет о середине ХХ века, притом обществе, в котором господствовала психология коллективизма, в котором мерилом нравственной чистоты личности являлась её готовность и способность приумножать общее благо, могущество Родины; в котором царили пафос обновления, жажда знаний, стремление идти вперёд и брать всё новые и новые высоты в развитии экономики, культуры, и которое поэтому состояло из «героев, мечтателей, учёных»!

Не было за всю историю случая, чтобы кто-то из истинных художников вдохновился желанием возвеличить образ мерзкого, гнусного, подлого, пресмыкающегося существа в человеческом обличье, сделать из него олицетворение всего того, что может духовно, нравственно обогащать людей, стать образцом подражания для них. Наоборот, такие существа изображались для того, чтобы показать, как низко при соответствующих условиях может пасть человек. Истинных художников вдохновляют люди самоотверженные, отважные, с прометеевым огнём в груди, которые ни при каких обстоятельства не теряют человеческого достоинства и не опускаются до скот-ского состояния. Ну, а «корифей» литературы Солженицын задался целью нарисовать образ личности с моралью скота, пресмыкающегося существа для того, чтобы эту гнусную карикатуру на человека выдать за олицетворение безвинной жертвы якобы тоталитарного режима. Этот тип должен был, по замыслу «корифея», разоблачить «преступный» характер Советской власти, сталинизма. И вот образом этого слизняка, этого червя восторгается и любуется интеллигенция, и вот из-за этого образа она считает «Один день Ивана Денисовича» великим творением, шедевром литературы!

Казалось бы, восхищаться и наслаждаться этим «шедевром» может лишь тот, кто, по выражению Белинского, «родился совсем без органа эстетического чувства». Но мы знаем, что с интеллигенцией такого несчастья не случилось, и если она при наличии этого «органа» считает «Один день Ивана Денисовича» величайшим художественным творением, то это объясняется её психологией: будучи убеждена в том, что осуществлявшаяся под руководством большевистской партии во главе с И. В. Сталиным диктатура рабочего класса означала попрание всякой демократии, произвол и тиранию, что И. В. Сталин был диктатором и деспотом, – она не может не испытывать удовольствие и наслаждение от чтения этого произведения, не может не считать его шедевром литературы. Данный ей природой «орган эстетического чувства» безмолвствует: всем её вниманием завладевает ласкающее её сердце содержание, и она поэтому не замечает безобразности формы. Она заворожена содержанием настолько, что не видит того, чего, казалось бы, не видеть невозможно, а именно того, что фальшивость идеи «Одного дня…» о необоснованных репрессиях разоблачает не кто иной, как сам Солженицын своей биографией. Он, как всем это известно, не был безвинно пострадавшим: командир батареи звуковой разведки капитан А. И. Солженицын в феврале 1945 г. был арестован и осужден за антисоветскую пропаганду.

Как сказано в повести, Ивана Денисовича ни за что осудили. Он считает, что его посадили «за то, что в сорок первом к войне не приготовились…». О неготовности к войне не будем говорить: только люди, по выражению Салтыкова-Щедрина, «совершенно эмансипированные от давления мысли», могут верить этой чепухе, ибо даже мало-мальски думающий человек не может не понимать, что без подготовки войну выиграть невозможно.

Но если бы и впрямь к войне не подготовились, то каким же образом за это мог пострадать Иван Денисович, никакого отношения к укреплению обороны не имевший? Арестовали его, как он рассказывает, при следующих обстоятельствах. В числе других бойцов он оказался в окружении и попал в плен. Потом вместе с несколькими красноармейцами бежал из него. Добрался до своих – и его арестовали. Дальше события так развивались: «Считается по делу, что Шухов за измену родине сел. И показания он дал, что таки да, он сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое задание – ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто – задание.
Расчёт был у Шухова простой: не подпишешь – бушлат деревянный, подпишешь – хоть поживёшь ещё малость. Подписал».

Тут всё недоступно разуму: почему Шухов дал показания, что он сдался в плен, «желая изменить родине»? Почему отрицание своего предательства могло повлечь его расстрел, а признание – снисхождение? Как его могли осудить, если ни он сам, ни следователь «не мог придумать» «задание немецкой разведки», какое якобы должен был выполнить Шухов? Положим, Иван Денисович по части фантазии был круглым бедняком, но как же следователь «не мог придумать»? Это диковинное осуждение Ивана Денисовича, выходит, и есть месть «тоталитаризма» за его якобы неготовность к войне? Мало сказать, что в описании всего этого нет никакого здравого смысла и логики, – это полёт фантазии гоголевского Поприщина.

Представляя читателю Ивана Денисовича и всю остальную «зэковскую» компанию агнцами божьими, кроткими, смиренными людьми, ни за что страдавшими от сталинской «тирании», Солженицын, в то же время, не скрывает, что это враги Советской власти. Зашёл среди «зэков» разговор, который час. Шухов предположил, что двенадцать часов, поскольку «солнышко на перевале уже». На это другой «зэк», «кавторанг», возразил: «Если на перевале, так, значит, не двенадцать, а час». Шухов удивился: «Всем дедам известно: всего выше солнце в обед стоит». На что получил такое разъяснение:

– То – дедам! – отрубил кавторанг. – А с тех пор декрет был, и солнце выше всего в час стоит.

– Чей же эт декрет?

– Советской власти!

«Кавторанг» имеет в виду декрет об изменении времени, т. е. о переводе стрелок часов на час вперёд. Тут неясно, отчего солженицынские герои решили, что только «дедам известно», что «всего выше солнце в обед стоит», но это не столь важно. Интересно для нас размышление Шухова об услышанном: «Вышел кавторанг с носилками, да и Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим декретам подчиняется?». Словом «ихим» сказано всё, а именно то, что Советская власть – чужая Шухову и он – чужой ей. И Шухов не просто ей чужой, а враг. Он явно огорчён, что Советская власть имеет «силу» даже над солнцем. Нейтрального, равнодушного к власти человека не может огорчать её сила, она может огорчать только её врага.

Но дело не ограничилось пресловутым словечком «ихим». В повести, например, изображаются бывшие бандеровцы, т. е. люди, воевавшие вместе с гитлеровцами против Советской власти в годы Великой Отечественной войны и продолжавшие бороться против неё после её окончания. Иван Денисович питает к ним самые нежные, тёплые чувства. Одним из них, Павлом, он прямо восхищается, считает его чем-то вроде доморощенного Робин Гуда. Бригадир попросил этого Павла готовить раствор для кладки. Такая столь героическая личность, с восхищением отмечает Иван Денисович, могла снизойти только для бригадира: «Стрелял Павло из-под леса, на районы ночью налётывал – стал бы тут горбить! А для бригадира – это дело другое!».

Души Иван Денисович не чает и в другом бывшем бандеровце – Гопчике: «Посадили Гопчика за то, что бандеровцам в лес молоко носил. Срок дали как взрослому. Он – телёнок ласковый, ко всем мужикам ластится. А уж хитрость у него: посылки свои в одиночку ест, иногда по ночам жуёт».

Отношение Ивана Денисовича к бывшим бандеровцам вполне естественно: всякий враг Совтской власти не может у другого врага не вызывать симпатий. Но вот как понять, почему оплошал Солженицын, не свёл концы с концами и сам же разрушил по-строенный своими руками карточный домик вымысла о том, что в сталинскую эпоху репрессировали безвинных людей? Ведь те же бывшие бандеровцы явно совершили преступления против Советской власти. Может быть, эта оплошность произошла по недосмотру «корифея»? Нет, причина здесь другая. Справедливость требует от нас сказать о проницательности А. И. Солженицына: он был первый, кто увидел, что борьба с «культом личности» И. В. Сталина есть борьба против Советской власти. Тогда никто этого в СССР не понимал. А вот Солженицын увидел действительное значение борьбы с «культом личности». Эта его проницательность объясняется, конечно же, не якобы его глубоким, аналитическим умом, – им «корифей» не мог похвастаться, – а классовым инстинктом непримиримого врага ненавистной ему власти. Увидев, что на самом деле скрывается за «разоблачениями» «злодейств» и «преступлений» Сталина, Солженицын сделал вполне логичный вывод, что в таком разе не могут быть виновными те, кто наказан за совершённые ими преступления против Советской власти, поскольку, по его мнению, они боролись за правое дело. И поэтому бывшие бандеровцы, с его точки зрения, люди безвинные, страдающие ни за что.

Г. В. Плеханов писал: «…Никакой талант не превратит в истину то, что составляет её противоположность». И тем более не мог это сделать А. И Солженицын, которого мать-природа обделила художественным талантом, не было его, увы, у Александра Исаевича. Об этом не мы первые говорим. Вот как, например, отзывался о «корифее» и «классике» бывший американский посол в Москве на рубеже шестидесятых и семидесятых годов Дж. Бим: «Солженицын создавал трудности для всех, имевших с ним дело… Первые варианты его рукописей были объёмистой, многоречивой сырой массой, которую нужно было организовывать в понятное целое… Они изобиловали вульгаризмами и непонятными местами. Их нужно было редактировать». Этот джентльмен, бывший для ЦРУ не посторонним человеком, одним из первых по достоинству оценил великий и могучий талант «корифея».

Все опусы Солженицына пропитаны махровым, диким антисоветизмом, антикоммунизмом. И потому его чтит публика «демократического» пошиба не только в нашем Отечестве, но и в «цивилизованных» государствах. Так, Солженицын удостоен звания командора французского ордена искусств и литературы. Одна из улиц Рима названа его именем. Но какая злая, жестокая ирония истории: люди, которые мнят себя знатоками и ценителями литературы и искусства, поборниками умственного и нравственного прогресса, – эти люди серую, посредственную, духовно и морально нищую личность, фактически бывшую на побегушках у самой гнусной и зловещей империалистической службы, принимают за мыслителя, за совесть эпохи, за классика мировой литературы!

Иван Комаров.