«Бесы всегда ругают прошлое и хвалят будущее, будущее для них — вне критики». Эта мысль — из фильма Н. Бурляева «Все впереди», снятого по мотивам одноименного произведения В. Белова (1990 год, киностудия «Беларусьфильм», по заказу Госкино СССР). Фильм остался незамеченным критикой: не до того было — очень хотелось в «цивилизованный мир». И сегодня в глобальной сети про этот фильм можно прочесть немногое. Например, Википедия так описывает сюжет: «Не выдержав измены жены в заграничной командировке и неурядиц на работе, талантливый ученый спивается, очищается и становится деревенским жителем, возвращаясь к своим истокам». На другом сайте еще вариант «осмысления»: «Экранизация романа известного писателя-почвенника, поднимающая проблемы пагубного влияния западной цивилизации на русскую ментальность». По форме, вроде, и похоже, а по-существу — издевательство. На самом деле фильм Бурляева обладает той особенностью, которая в полной мере принадлежит лишь народной песне и айсбергу: есть видимая и неброская надводная часть и огромная, сложная по своим смысловым очертаниям — подводная.

Западная цивилизация дей­ствительно предстает перед зрителем уже в первых сценах картины, но в красивых письмах главной героини фильма Любы Медведевой (Т. Петрова). Она пишет мужу Дмитрию и проявляет то особое качество, которое Ф. М. Достоевский ценил у А. С. Пушкина и в русском характере вообще, называя его всеотзывчивостью. Что хорошо, то хорошо даже на Западе. И есть чему удивиться и даже умилиться русскому сердцу. С подругой Натальей Зуевой главная героиня продолжает в письмах незаконченный спор: Любовь (это имя явно не случайно) решает сохранить второго ребенка — сына, которого «Медведев ждал три года». И это важное решение приходит к ней вдали от Родины. Так что западная цивилизация у Бурляева отнюдь не жупел.

Но Люба не одна в поездке. С нею рядом — Михаил Бриш (А. Ливанов) и по-мифестофельски загадочный журналист Аркадий (А. Пороховщиков). Мише скучно от всего того, что радует сердце Любы во Франции. А еще он очень завидует Дмитрию, с которым знаком с детства и которому досталась Люба. Михаил все порывается показать русской женщине «другой Париж» — кварталы «красных фонарей» и ночных клубов. И эта «цивилизация», эта «другая жизнь» врывается в доселе мирное повествование, как непрошеный гость, как преступник, хищно и стремительно — в коротком и выразительном эпизоде. Но главный вопрос уже не в ней, а в том, как и почему зло овладевает нами?

Четвертый участник заграничной поездки — нарколог Александр Иванов (В. Гостюхин). Он случайно подслушивает, как Аркадий заключает пари с Михаилом, что «наставит рога Медведеву». Нарколог в панике. Совесть подсказывает: надо что-то предпринять. Но герой так и не решается на действия. Зло сильнее Иванова. Он панически ощущает его тотальное наступление, но «пьет горькую», потому что не знает, что злу противопоставить и как с ним бороться! Так возникает еще один смысловой пласт фильма: в чем они — источники силы против зла?

Это именно Иванов привозит в Москву недобрую весть, что Люба не верна мужу. Поведение Натальи, которая почти открыто изменяет «своему Зуеву» (офицеру-подводнику) окончательно убеждает рефлексирующего интеллигента Иванова, что зло всесильно. Слава Зуев с детства дружит с Дмитрием Медведевым и Михаилом Бришем, и когда-то в юности тоже мечтал о Любе. Сначала он готов ударить Иванова за его обвинения в адрес Любы, но скоро сам «убеждается» в ее неверности. Происходит то, что русский философ Владимир Соловьев назвал «искушение злом». В обиходе это формулируется фразами типа: «Все козлы! Все сволочи! Все так живут!». Вот она — первая лазейка для зла. Это наша уверенность, что альтернативы нет, что по-другому не бывает. Да и как это — по-другому?

Люба после возвращения из Франции делает аборт и произносит уже совсем иные монологи. В ответ на нервные вопросы-упреки мужа (Б. Невзоров) она устало и с недоброй иронией цедит сквозь зубы: «Жена да убоится мужа своего? Чисти кастрюли, стирай пеленки…». Прежней Любови-любви больше нет. Есть женщина, которая вдруг потеряла почву под ногами и сама себя пытается убедить, что есть какая-то иная жизнь для нее — лучше той, которой она жила до сих пор. «Предлагаешь не стирать?» — только и может возразить ей разозленный Медведев. Эта сцена пронзительна до боли. Кажется, ложь очевидна, а схватить ее за хвост не удается. Мешает почти суеверный страх разрушить устойчивые «стереотипы цивилизации»: ну, как же, женщина — она тоже «право имеет», эмансипация, равенство полов и прочее… И кто-то невидимый как будто насмешливо ухмыляется со стороны.

Была измена, не было измены? Кажется, авторы фильма сознательно не дают зрителю прямых улик. «Еще не известно, чья она жена!» — иронизирует пьющий-непьянеющий Медведев. И слышит в ответ от Миши вполне искреннее: «Что ты несешь?». Да и сама Люба, кажется, по-настоящему возмущена, когда кричит Иванову: «Что вы наговорили ему?». Но красноречивы послед­ствия: супруги Медведевы уже глядят не в одну, а в разные стороны. Зло для нас, увы, убедительнее и «реальнее» добродетели.

Прежде устойчивый мир героев фильма рушится. В лаборатории при взрыве установки погибает напарник Медведева молодой физик Женя Грузь. Он един­ственный из всех героев фильма знал «тайну беззакония». Разбивается в автомобильной катастрофе и становится инвалидом Зуев. Моряк не удержался и «сорвал» поцелуй Любы, когда провожал ее домой после разрыва с Медведевым. Искушение злом случилось на глазах Веры — малолетний дочери Медведевых. В полном отчаянии и ужасе от содеянного Зуев садится за руль, «дает по газам» и врезается в грузовик при выезде из двора. Саму же Любу мы скоро видим живущей в одной квартире с дочерью и… Михаилом Бришем. Так почему же торжествует зло?

Оно всегда подкрадывается к человеку с его плотской стороны и нашептывает: «Насладись: это естественно!». Зло всегда меркантильно. Оно ловит нас в свои чувственные сети всякий раз, когда мы, хотя бы в мыслях, по выражению того же В. Соловьева, отрекаемся от невидимого и зачастую непонятного нам добра, полагая, что в мире нет ничего абсолютного, раз и навсегда определенного. Вот потому-то бесы и ругают прошлое — за его наглядные, сформированные опытом предков духовные традиции! И потому будущее для бесов вне критики, что оно туманно и неопределенно: ловись рыбка большая и маленькая… Неопределенность, размытость понятий — оружие зла.

Эта мысль в фильме тесным образом увязывается с проблемой манипуляции сознанием, которое становится возможным именно тогда, когда этому сознанию не на что опереться. Ведь как легко уверился Медведев в измене жены, а Люба в том, что муж держит ее «в черном теле»! Более-менее совестливые люди, вроде Иванова, признавая соб­ственное бессилие перед искушением плоти, твердят о «мировом сатанинском заговоре», о «моделировании Апокалипсиса». Но помудревший Медведев возражает: «Максимализм тоже на руку дьяволу», потому что переключает внимание с внутреннего человека на внешние причины. «А вообще все сводится к искренности и тайне, — говорит Медведев. — Что такое свобода? Это не тайна, а открытость, нераздвоенная душа». И с грустью констатирует: «Неискренность борется с искренностью и… побеждает. А еще говорят: вы — дураки, так вам и надо!». Помните, у Высоцкого? «Чистая правда со временем восторжествует, если проделает то же, что явная ложь!». Лжи проще — она всегда потворствует слабостям человека, она, в отличие от аскетичной правды, всегда «гуманна». Так где же выход?

Тема крестьянской избы, которая, по словам Дмитрия Медведева, подобна «зуевской подводной лодке», потому что «всегда в автономном плавании»; мысли о деревне, «которой всегда спасалась Россия» и окончательная гибель которой будет означать конец русской цивилизации — все это звучит в фильме сегодня не как мировоззрение «почвенника» Василия Белова, а как идея автономности, суверенитета русской культуры с ее православной определенностью, ее независимостью от индифферентного зла. «Может быть, потому так дьявольски яростно и уничтожаются крестьянские хижины во всем мире», — говорит герой Б. Невзорова. И проблема национальной идентичности как средства от зла обретает уже мировое значение.

Как пишет сегодня директор Центра геополитических исследований В. Коровин, у современной России нет своего цивилизационного проекта, а у глобального Запада идея есть: «Это постмодернистский проект построения глобальной сетевой системы контроля на основе принципов прав человека, индивидуума как меры всех вещей, полного низведения всего к материальному. Это так называемый «чувственный цикл», как его описывал Питирим Сорокин, когда главная предпосылка действия — чув­ственное восприятие мира человеком, находящимся в состоянии телесного блаженства и духовного вырождения. Это состояние на Западе называется прогрессом и большим достижением».

В фильме Н. Бурляева этот диагноз в художественной форме был поставлен, когда для нас, да и для мира в целом, все только начиналось. Однако проблема в том, что кроме как встраивания в глобальный проект мы никаких перспектив больше не видим: «деревенскую» автономию утратили! В фильме эту «общечеловеческую» философию по-своему проговаривает Миша Бриш. Он предлагает бросившему все в Москве Медведеву новую должность в сибир­ском институте и даже новую женитьбу. По мнению Миши, «всем хватит места под солнцем». Он имеет в виду «избранных», которым все позволено. Прочим же этот герой отводит жалкую роль уборщиков «чужого дерьма». Но Медведева, «полечившего душу у комелька» и почувствовавшего благотворную силу деревен­ской, а по существу — русской духовно-нравственной автономии, уже не собьешь с пути. Поэтому он твердо говорит бывшему товарищу: «Свое дерьмо ты уберешь сам… А в семье, которую ты называешь своей, у тебя нет ничего своего. Ты все присвоил, попросту — украл». И это приговор всем глобалистам, спекулирующим на «общечеловеческих ценностях» с единственной потребительской целью — владеть всем.

Наше же нынешнее положение скорее сродни положению Иванова. «Ты никогда не дорастешь до гражданина мира», — говорит Бриш спивающемуся наркологу. Тот еще пытается обличать Бриша, но при этом идет у него на поводу, втягивается в игру «по правилам противника» и, в конце концов, с отчаяния бросается в омут порока. Сцена в подпольном рок-клубе (это же еще 1990-й год!) — одна из самых жестких в фильме: страшен, трагичен и глубоко символичен образ русского пьяного мужика, пытающегося забыться в окружении полуголых девиц и ряженых демонов.

Но белому коню Апокалипсиса в фильме противопоставлен образ Сергия Радонежского. Дмитрий Медведев живет в Подмосковье, у матери погибшего Жени Грузя — неподалеку от памятника святому. На перекрестке дорог высокий монах в клобуке молитвенно сложил руки над головой мальчика, смотрящего в ту же сторону. Медведев объясняет дочери: «Мальчик Варфоломей стал святым Сергием». Одно мгновение в кадре мы видим самого Дмитрия с дочерью в том же сочетании фигур — выразительный образ преемственности, неразрывности поколений, которые не должно разлучить никакое зло.

И финал картины — громкий стук детского сердца и слезы на глазах Веры, наблюдающей из такси немое для нее (за стеклами автомобиля) объяснение матери и отца, пробуждает надежду, что у нас все впереди. Не гибель, а возрождение.

Андрей Грядунов.