По определению, бизнес-климат — это совокупность объективных и субъективных условий, обеспечивающих предпринимателям получение прибыли. Бизнес-климат можно считать благоприятным, если он позволяет самым крупным собственникам капитала (олигархам) рассчитывать на монопольную прибыль; если среднему бизнесу обеспечивается прибыль, достаточная для расширенного воспроизводства либо для увеличения сбережений. Бизнес-климат для малого бизнеса признаётся благоприятным, когда можно рассчитывать на прибыль в пределах издержек, обеспечивающих условия простого воспроизводства (в частности, для создания технологически минимальных резервов, покрытия индекса инфляции и др.). А вот для общества в целом благоприятный бизнес-климат — это проблема не только прибыли, но и прироста хорошо оплачиваемых рабочих мест, роста доходов бюджета, подавления инфляции. В целом это проблема повышения темпов социально-экономического развития.

Само собой разумеется, что игнорирование интересов численно преобладающей части населения не позволяет в полной мере использовать его созидательный потенциал. Больше того, в тех случаях, когда возникает конфликт интересов между бизнесом и остальными субъектами воспроизводственного процесса, обнаруживается, что улучшение бизнес-климата может иметь негативные последствия для динамики общественного воспроизводства.

И это естественно, поскольку цель бизнеса далеко не всегда совпадает с задачами ускорения общественного прогресса. Так, крупный бизнес ратует за прибыль, нередко независимо от того, получена ли она в процессе создания общественного богат­ства или благодаря уничтожению ряда перспективных, но в данный момент малоприбыльных производств. Независимо от того, получена ли прибыль в ходе добросовестной конкуренции или с помощью монопольных цен, коррупционных операций, ухода в «оффшоры» и выводом за рубеж портфельных инвестиций.

Вот почему ориентирующийся на показатели бизнес-климата главный эксперт экономического блока нашего правительства научный руководитель Высшей школы экономики Е. Ясин доходит до абсурдного утверждения, что якобы «последние 25 лет с начала реформ для России оказались довольно успешными».

«Успешными» — для кого? Для народного хозяйства, которое за последние 25 лет настолько технически и социально деградировало, что Российская Федерация в эти годы переместилась из группы передовых в группу «развивающихся» стран? Или для тех, кто пытается убеждать наивных, что погоня за прибылью целесообразна безотносительно к благополучию соотечественников? Значит, не обязательно в сфере производства, не обязательно в своей стране, не обязательно мирными средствами и не обязательно в рамках принципов общественной нравственности.

Но даже те, кто в правительстве является проводником либеральных идей Гайдара-Чубайса, вынуждены признать, что в последние несколько лет климат для российского бизнеса несколько ухудшился. Правда, они умалчивают, что причиной этого ухудшения является, во-первых, свобода расходовать относительно большую часть прибыли в финансовом обороте и в сфере паразитического потребления, вместо того, чтобы инвестировать её в обновление основного капитала. Что, во-вторых, на ухудшение экономической ситуации повлияло наблюдавшееся в последние годы нарушение нашими олигархами прежней субординации в отношениях с некоторыми зарубежными монополиями, рост претензий на увеличение своей доли при разделах прибыли, выжатой у трудящегося люда.

Спору нет, бизнес-климат нужно изучать и больше того — его нужно стимулировать там, где он ориентирует хозяйственную деятельность на ускорение экономического роста. Но для этого сначала следует определиться в показателях, интересующих не только бизнес, но и общество в целом. Таковы, в первую очередь, показатели темпов роста материальных и интеллектуальных благ.

При этом можно исходить из следующих соображений:

а) если экономические ожидания производителей снижают их активность до темпов роста ниже средних для данного места и времени производства, то в этом случае правомерно говорить об экономическом пессимизме как негативном факторе хозяйственной деятельности;

б) там, где достигаются близкие к средним темпы роста, эмоциональный фон процесса производства целесообразно определять как экономический оптимизм;

в) там, где обеспечиваются темпы, заметно превышающие средние значения, можно говорить о влиянии на хозяйственную деятельность экономического энтузиазма производителей материальных и интеллектуальных благ.

Из сказанного вовсе не следует, что успехи и неудачи в развитии народного хозяйства в решающей мере определяются эмоциональным состоянием людей. В действительности всё сложнее: эмоциональное состояние формируется под действием таких объективных факторов, как уровень осознания населением перспектив развития производительных сил — при различных вариантах изменения социально-экономических отношений. Но в то же время эмоциональный фон хозяйственной деятельности способен превращаться в объективный фактор экономического роста, поскольку известно, что когда идеи овладевают массами, они становятся материальной силой.

Обратимся к таблице 1.
Принимая во внимание, что в ХХ веке средний мировой темп экономического роста составил примерно 3%, по вышеприведенным данным можно сказать, что эмоциональный фон хозяй­ственной деятельности в нашей стране был скромно оптимистичным в 1900–1913. Более выразительно экономический оптимизм проявился позднее — в 1946–1987 и 1999–2007 годах. За период же 1988–2013 годов страна в целом пережила период глубокого экономического пессимизма, причем, несмотря на кратковременно оптимистическую ситуацию 1999–2007 гг.

Но самое примечательное в вышеприведенных данных — это исключительно высокие темпы роста экономики в 1921–1940 и 1946–1953 гг. Такие темпы способен рождать только массовый экономический энтузиазм.

Приведенная в таблице динамика темпов роста вполне объяснима. Например, не случайно, что темпы экономического развития царской России в начале ХХ века были близки к средним мировым показателям. В это время в общей численности населения удельный вес собственников основной массы средств производства, заинтересованных в ускорении роста общественного богатства, в России мало отличался от средних мировых значений.

Когда позднее, уже в СССР, удельный вес населения, сопричастного к присвоению результатов хозяйственной деятельности и в городе, и в селе значительно увеличился, — соответственно повысилась суммарная заинтересованность в ускорении экономического роста. По мере того, как, наоборот, частично советский бюрократизм, а затем бандитская приватизация осуществляли отчуждение подавляющей части населения от собственности на условия производства, это не могло не ухудшать эмоциональный фон экономической динамики.

Пик такого отчуждения был достигнут в «лихие 90-е» на основе либерально-компрадорского курса социально-экономической политики команды Б. Ельцина — Е. Гайдара — В. Черномырдина. И только после смены этого курса на либерально-олигархический (в 1998–2007 гг. количество долларовых миллиардеров в Российской Федерации увеличилось в 14 раз, плюс — заявила о себе целая дивизия миллиардеров рублёвых) несколько расширилась доля отечественного капитала в управлении экономикой, а потому временно появился дополнительный стимул для ускорения роста производства.

Но только временно. Поскольку природа олигархического капитала такова, что напитавшись соками выжатой из соотечественников прибыли, он стремится пополнить свои прибыли за рубежом, увеличивая экспорт товаров и капитала. Это, естественно, сужает потенциал внутреннего рынка потребительских товаров и инвестиций, а значит, усиливает инфляцию в России и одновременно улучшает рыночную ситуацию в зарубежных странах–конкурентах.

Так, благодаря усилению либеральных тенденций в деятельности экономического блока правительства начинался процесс постепенного возврата от послеельцинского национально ориентированного олигархического капитализма — к капитализму по существу компрадор­скому. Отсюда — новый этап падения темпов экономического роста с середины 2012 года и соответственно, стремление сохранить благоприятный (по Е. Ясину) бизнес-климат путём увеличения доходов «стратегических частных собственников» за счет затягивания поясов остального населения. Одновременно в идеологическом плане — навязывание обществу идеи неотвратимости подобной пессимистической перспективы.

* * *
Однако исторический опыт убеждает: на уровне народного хозяйства безвыходных ситуаций не бывает. Оказавшись в трудном положении, общество обязательно находит позитивное решение, когда ухудшение экономической ситуации, в конце концов, начинает убеждать, что выход из тупика следует искать на дороге политических решений, способных взламывать преграды с пути ускорения экономического роста.

Вот и сегодня, когда в отличие от других стран «двадцатки», российская экономика в течение уже 14 месяцев упрямо демон­стрирует тенденцию к депрессии, а в ряде ведущих отраслей даже к спаду, растёт понимание необходимости помочь многим группам населения освободиться от накапливающегося неверия в перемены к лучшему. В том числе напоминанием об опыте наших отцов и дедов, трудившихся в более сложных обстоятельствах, чем те, с которыми мы сталкиваемся в настоящее время.

В самом деле, ведь это факт, что, скажем, в 1921 году разруха, массовый голод, болезни, бездомность, сиротство, алчность зарубежных охотников до россий­ских богатств — всё это создавало значительно больше, чем сегодня, условий для уныния и неверия в лучшее будущее. Особенно в сравнении со странами Западной Европы, намного меньше пострадавшими от мировой войны, а также в сравнении с Канадой и США, которые на этой войне основательно разбогатели.

Посмотрите книгу английского писателя Г. Уэллса, который в 1920 году посетил Россию. Вот его впечатление о ситуации в молодой стране Советов: «Это картина колоссального непоправимого краха. История не знала еще такой грандиозной катастрофы» («Россия во мгле»). И что же?

Оказалось, что достаточно было радикально изменить курс социально-экономической политики — ввести НЭП, государственное регулирование хозяйственной, особенно инвестиционной деятельности (план ГОЭЛРО), денежную реформу, которая остановила инфляцию, — и это позволило всего за 5 лет увеличить ранее неведомыми темпами ВВП и объёмы производства в основных отраслях реальной экономики. Удалось в целом перевести народное хозяйство на рельсы устойчиво ускоренного роста.

Чтобы выйти на такие темпы, нужен был энтузиазм значительной части трудящихся. И прежде всего нужен был научно обоснованный оптимизм тех, чьи жесткие стулья в последние десятилетия превратились в уютные и неплохо оплачиваемые кресла творцов либерально-компрадорского и либерально-олигархического курса социально-экономической политики.

В основе научного оптимизма руководителей советской поры лежала уверенность в обоснованности учения К. Маркса о созидательных возможностях труда, освобождённого от капиталистической эксплуатации, о возможностях ускорения экономического роста за счет планомерного ведения хозяйственной деятельности и превращения прибыли из источника паразитического потребления — в инвестиционный ресурс.

Примечательно, что высокие темпы роста советской экономики в 20-е годы были достигнуты практически без использования зарубежных кредитов, в основном за счет мобилизации внутренних ресурсов.

Посмотрим как, за счет чего появились эти внутренние ресурсы? Во-первых, Советская власть отказалась оплачивать накопленную царизмом и его правопреемниками задолженность перед внешними инвесторами, чтобы использовать эти сред­ства на восстановление народного хозяйства. В «лихие 90-е» наши либеральные руководители сочли полезным погасить эту задолженность.

Во-вторых, Советская власть решилась лишить баснословных прибылей олигархов той поры, освободила крестьян от расходов на паразитические нужды помещиков, а затем еще и основательно ограничила аппетиты среднего капитала. В итоге появилась возможность эффективно использовать значительные объёмы внутренних источников накоплений.

И вот что сообщают об этом документы. В период НЭПа применялась глубокая дифференциация ставок налогообложения. В том числе по подоходному налогу — от 0,83% до 15%. Промысловый налог был равен всего 3%, зато удельный вес акцизов в общей сумме бюджета достигал 30–33% (в настоящее время около 3%).

А в то же время ставка долгосрочного государственного кредита не превышала 6%, кратко­срочного — 10%. Значит, во-первых, основная тяжесть налогового бремени перекладывалась не на рабочий люд, не на производство товаров, а на элитное потребление. Значит, во-вторых, создавались условия, которые, в отличие от нынешней системы налогообложения и кредитования, стимулировали мобилизацию ресурсов в расширенное воспроизводство.

Этот курс социально-экономической политики в годы НЭПа предполагал сохранение рыночной экономики, но регулируемой государством в интересах трудящихся и малого бизнеса, допускал на определённых условиях функционирование среднего бизнеса и зарубежного капитала. А поскольку система ограничивающих капитал условий, в отличие от нашего сегодня, не позволяла превратить прибыль в предметы роскоши, сохранялась возможность ориентировать хозяйственную деятельность на высокие темпы роста производства материальных и интеллектуальных благ. Это был не либеральный, а государственно-демократический курс социально-экономической политики в условиях рыночной экономики.

В этой связи представляет интерес сопоставление показателей использования государственного бюджета на основе государственно-демократического курса социально-экономической политики в 1921–1925 гг., когда были достигнуты высокие темпы роста нашей экономики, — с показателями, скажем, 2012 года (таблица 2).

Бедной, очень бедной была наша страна в годы НЭПа, но в развитие народного хозяйства, в образование, и здравоохранение государство направляло свыше половины своего бюджета, тогда как в настоящее время — чуть больше одной третьей части.

Особенно примечательно, что в 1921–1925 гг. доля затрат на подъём сельского хозяйства превышала показатель 2012 года более чем в 5 раз. А поскольку селяне получили не только доступ к доходам от земли, ранее принадлежавшей «стратегическим частным собственникам» на землю, но получили еще и сред­ства для более эффективного хозяйст­вования; поскольку и горожане получили не только доступ к большей части доходов от заводов и фабрик, к различным формам малого бизнеса, но и недорогие кредиты для развития хозяйственной деятельности, то в таком случае вполне естественно, что в целом в нэповской России возобладал экономический энтузиазм с ранее неведомыми темпами роста производства.

Согласно предварительной информации, в 2014 году обслуживание внешнего долга обойдётся нашей стране примерно в 180 млрд. долл. (6,3 трлн. руб.). Еще примерно 9,7 трлн. руб. вывезут зарубежные инвесторы в форме дивидендов и прибыли, около 4 трлн. — вывезут отечественные предприниматели. Итого — 20 трлн. руб.

Сопоставим эти средства с общей суммой расходов на нужды накопления в России (менее 16 трлн. руб.). Становится ясно, что в случае, например, применения западными нашими «друзьями» серьёзных санкций к Российской Федерации (скажем, в связи с украинским кризисом) у патриотично настроенного правительства, свободного от либеральных догм, откроется возможность сэкономить часть из выше указанных 20 трлн. Рублей, чтобы направить эти средства на ускорение экономического развития России.

Вывод для нашего сегодня очевиден — прежде всего, необходима смена курса социально-экономического развития. Во-первых, чтобы остановить вывоз за рубеж той части российского ВВП, которая может с успехом использоваться в России на инвестиционные цели. Во-вторых, чтобы минимизировать непроизводительные издержки (многозвенное посредничество, рентные платежи и др.) и тем самым снизить себестоимость товарной продукции, повысить её конкурентоспособность.

В-третьих, чтобы за счет экономии на ресурсах паразитического потребления (дивиденды, «откаты», взятки, излишества в управлении и др.) радикально улучшить финансирование науки и образования, здравоохранения, коммунального хозяйства — в качестве важнейших предпосылок совершенствования интеллектуальных и эмоциональных условий экономического роста.

В-четвёртых, чтобы стимулировать крупный капитал к сокращению отчуждения наёмного труда и малого бизнеса от присвоения условий и результатов производства, используя различные способы их привлечения к участию в прибылях.

Не всем это понравится. Было, есть и будет много тех, кто оплатит апологетов сохранения привилегий олигархов, кто не пожалеет сильных слов и резких движений для доказательства, что наёмные рабочие вместе с наёмными управленцами, но без «стратегических частных собственников» просто никак не смогут производить на российских заводах более дешевый, чем сегодня, металл. Что будто бы из этого, более дешевого, металла не удастся производить дешевые трактора и комбайны, обеспечивать производство дешевых удобрений, продавать населению более дешевый, чем сегодня, хлеб, и т. д. Причем, не смогут потому, что без выплаты «стратегическим собственникам» дивидендов и рентных платежей, без сохранения за ними монопольной прибыли, без многозвенного посредничества, без свободы на вывоз капитала якобы не будет благоприятного бизнес-климата. Умалчивая, что благоприятный экономический климат — это понятие более широкое, чем обеспечение высокой прибыли крупному капиталу. Это обеспечение условий расширенного воспроизводства — для среднего капитала, простого воспроизводства — для малого бизнеса. Это достижение платежеспособности трудящихся на уровне не нищенского прожиточного минимума, а хотя бы минимального потребительского бюджета (2,3 прожиточного минимума), покрывающего расходы на образование, медицину, приобретение жилья за 30 лет, ремонт предметов длительного пользования. От этих проблем никуда не уйти.

Итак, страна стоит перед острейшим выбором. Хочется верить, что не только инстинкт самосохранения, но историческая мудрость народа помогут избрать и реализовать оптимистический сценарий развития.

И. Загайтов,
доктор экономических наук, профессор.
Н. Турищев,
кандидат экономических наук.