Однажды сельский учитель из Орловской области — победитель регионального конкурса «Учитель года» в присутствии губернатора Орловщины и своих коллег высказал крамольную мысль: мол, не инновации нужны современной школе, не мультимедийные доски и компьютеры, а настоящий учитель с мелом в руке, способный заинтересовать детей своим предметом. Слова эти прозвучали диссонансом среди трескучих фраз о глобальной реформе школы. Ну, действительно, что за ересь! Ведь все, от правительства до самого последнего орловского «менеджера образовательных услуг», только и твердят об инновациях и техническом перево­оружении школы, а этот выскочка повторяет нечто старорежимное времен «культа личности». Нет, скандала тогда, после выступления сельского «Учителя года» не произошло. Но губернатор (область возглавлял А. Козлов) «еретика» по-отечески поправил: дескать, не увлекайтесь. С тех пор техническое оснащение орлов­ских школ — все лучше. Но почему-то слова сельского учителя кажутся все актуальнее.

Проблема, увы, не только орловская. Больна вся система отечественного образования. И симптомы этой болезни формулируются разными исследователями по-разному. Но, пожалуй, наиболее ярко и концентрированно, что ли, их определил Олег Верещагин — тоже, кстати, сельский учитель, а еще и писатель, и публицист. Его соображения опубликованы в газете «Улики» (приложение к «Советской России») № 9 от 25.12.2014 г. Если тезисно, они выглядят так.

Авторитет школы уничтожен, прежде всего, рыночной идеологией, насаждаемой в обществе. А на чем основывается авторитет образовательного учреждения? Прежде всего, на том, что оно, это учреждение, является столпом морали и нравственности — при условии, что эта нравственность востребована в обществе. Но в том-то и штука, что «потребителю мораль не нужна, не обманывайте себя рассказами о «чест­ном бизнесе». «Суть капитализма состоит в том, что производитель старается «впарить» потребителю побольше товара — неважно какого! — а потребитель рвется к халяве и старается хотя бы в мелочах обмануть производителя. А учитывая то, что школа стала местом ювенальной агитации, постоянного и неясно зачем проводимого сбора разноплановой информации о детях, — не стоит удивляться и тому, что и у родителей авторитет этого заведения стоит на нуле».

Может быть, современная школа, отказавшись от воспитательной функции, поддерживает свой авторитет тем, что предоставляет крепкие знания? Но мы-то с вами чувствуем, что при всей загруженности детей и того обилия информации, которую они получают на уроках и переваривают в виде домашних заданий, знаний у них не прибавляется. Как говорится, «отчитался и забыл» — вот весь результат. Вот как об этом пишет О. Верещагин: «Ситуация усугубляется еще и иллюзией доступности знаний. И в самом деле, логически подходя — первоклассник ничуть не глупее учителя со стажем. Он сможет найти в Интернете любую информацию. Да еще и с «верхом». И внятно ее прочитать. А учить…зачем, если есть 16 Гб памяти на планшетке? Это то, что один мой приятель назвал «выносом мозга на аутсорсинг». Я ведь недаром сказал об иллюзии. Значимо лишь то знание, которое загружено в биокомпьютер — мозг человека. Прочее знанием может и не считаться».

Планшетные компьютеры в орловских школах вроде бы еще не стали обязательным атрибутом процесса обучения. Но что они присутствуют на уроках — факт. Как является фактом и пункт в обязательном анкетировании орловских школьников о наличии компьютера дома. Тут ювенальное любопытство о материальной обеспеченности школьника явно соединяется с тем, о чем пишет Верещагин — с «выносом мозга на аутсорсинг». Кстати, в Орле та самая иллюзия доступности знаний возникла отнюдь не вчера и даже не в постсоветскую эпоху. Еще в восьмидесятые годы прошлого столетия в наших учебных заведениях бытовал тезис, что важно не столько усвоить знания, сколько научиться пользоваться источниками этих знаний. И это явно противоречило предшествующему опыту советской школы, которая в лице своих выпускников 40-х, 50-х и 60-х годов демонстрировала прямо противоположное. Эти люди несли как раз знания в себе и не просто имели их, а сохраняли долгие годы, по крайней мере, на период трудоспособности. И этим заметно отличались от своих детей и внуков, которые еще не имели компьютеров, но от которых уже не требовали знать, чтобы уметь.

Тем не менее, трудно не согласится с Верещагиным, что даже «тихие троечники» последних советских десятилетий сегодня выглядят куда более образованными, чем иные нынешние выпускники с хорошей сумой баллов по ЕГЭ. «Они криво писали сочинения. Они сатанели от дат на уроках истории и не помнят ни черта из тригонометрии, они с полным основанием могут сказать, что в школе ежедневно насиловали их мозг, — пишет о советских троечниках О. Верещагин. — Но кругозор никуда не делся. Волшебным образом. И мозг работает в более широком диапазоне. Выходит, что даже у позднесовет­ской, подрастерявшей уже и авторитет, и умения школы что-то получалось заложить даже в самых бездарных и ленивых?».

Так что же делать, чтобы исправить ситуацию в нашем отечественном образовании? Словно подытоживая всю критику нынешних образовательных реформ, О. Верещагин делает ряд убийственных для реформаторов предложений.

Во-первых, отказаться от компьютеризации школ. Ну, действительно, зачем школе компьютеры, если знания ребенок должен получить от учителя в межличност­ном общении с ним, если наглядность там, где она нужна, должны обеспечивать добротные учебные пособия и хорошо оснащенные школьные лаборатории? А уж если говорить о философских, духовных аспектах такого предмета как литература, то компьютеризация здесь вообще ни при чем, как, впрочем, и весь научно-технический прогресс. «Собственно, школу вообще следует объявить зоной, свободной от электроники в детских руках — телефоны, планшеты и т. д. сдаются на входе…», — пишет Верещагин. Логика проста: нельзя вступать во взаимодействие с искусственным интеллектом, прежде чем сформировался свой собственный — чтобы не быть дезинформированным, дезориентированным или попросту обманутым. Нельзя допускать ребенка к виртуальной реальности, прежде чем он научиться ориентироваться в окружающем мире. Казалось бы, очевидные вещи. Но…

Во-вторых, школе нужно отказаться от ЕГЭ. Дети должны усваивать знания и уметь рассуждать устно и письменно, пользуясь ими. ЕГЭ этому не способствует. Уже убедились. Верещагин предлагает вернуться к опыту старой советской школы и дореволюционных гимназий, когда экзамены ученики сдавали каждый год, начиная с пятого класса. А как еще научить мыслить и рассуждать?

В-третьих, введение раздельного образования. «…Любой ценой, не считаясь ни с какими финансовыми и организационными трудностями, — настаивает Верещагин. — Мальчики и девочки должны учиться раздельно и только раздельно. В связи с этим — неуклонное снижение до, желательно, нулевой отметки количества учителей-женщин, работающих с мальчиками». На все «почему?» и «зачем?» Верещагин в данном случае отвечает емкой фразой: «Феминизация общества в России перешла ту грань, за которой начинается маразм. Мальчишек надо спасать от женщин, проникших во все сферы работы с ними».

Следующий тезис. Введение в школе строжайшей дисциплины. «Без расплывчатых формулировок, без учительской вседозволенности и детской распущенности, выдаваемой за саморазвитие личности», — подчеркивает Верещагин. И расшифровывает: «То есть за пощечину ученику наказывают не директора школы, а штрафуют на весомую, в четверть зарплаты, сумму ударившего. За попытку покуролесить на уроке не родителей вызывают и прорабатывают, а ученика ставят на работы по школе. Родителей же только извещают: «Ваш сын за то-то и то-то наказан четырьмя часами работ по благоустрой­ству школьной территории такого-то числа, в воскресенье». Верещагин настаивает: «Надо твердо помнить, что там, где мы говорим о педагогике сотрудничест­ва — почти все дети видят лишь законную возможность вести себя панибратски, а то и откровенно хамски. Идеализировать ребенка, его «сознательность», «возможность научить учиться» — опасная глупость». В общем, тоже ничего нового: «Держите дистанцию!». Но в нынешние реформы, похоже, и эта простая истина не укладывается.

Далее. «Уничтожение священной коровы в виде пресловутой успеваемости». «Всякая подрывная деятельность со стороны школьной администрации с выставлением отметок «с закрытыми глазами» должна быть объявлена преступлением. Как и давление со стороны отделов образования на школы по этому вопросу. Если не хочешь получать двойки — учи! Если не хочешь учить — будь готов к тому, что тебя оставят на второй год, а в случае повторения истории — отчислят со справкой». И такой опыт у нашей школы тоже был.

Обращает на себя внимание и следующий тезис — об удалении из обязательной школьной программы так называемых «развлекательных предметов». Под этим термином автор понимает, в том числе, и «набившие оскомину национальные языки, являющиеся средством фактически «подколодной дерусификации». Но в этом пункте автор главным образом определяет базовые группы предметов, которыми должна заниматься школа. Первая группа — это математика, физика, химия. Вторая — русский язык, литература, иностранный язык (причем, не более 2 часов в неделю, тогда как фактически школа сегодня отдает этому предмету больше часов, чем русскому языку). Третья группа — история и обществознание. Четвертая — география, биология, астрономия. Пятая — рисование и пение. Шестая — физкультура, военное дело, труд. Можно ли что-либо возразить?

Не будем останавливаться на таких мерах спасения нашей школы, как повышение зарплаты учителям и здоровье школьников. Тут все ясно. Примечательно, что Верещагин решительно отметает все возможные упреки в отсталости своих вышеперечисленных тезисов: «Все эти обвинения — просто слова, которые произносятся с расчетом на то, что оппонент испугается своего «ретроградства». И далее автор выбивает все подпорки из-под «прогрессистов», раскрывая страшную тайну «посвященных»: «Именно так, (то есть как предлагает О. Верещагин. — «КС») учат в очень и очень многих школах «не для быдла». Именно так учат своих детей в закрытой школе сотрудники «силиконовой долины» США. Информация об том недавно попала в СМИ и поразила общественность как удар грома».

И, наконец, главный вывод: «Думать не о компьютеризации, будь она неладна. Не о инновациях в образовании, чтоб они провалились. Не о модернизации учебного процесса, гори она ясным пламенем. А о том, как вернуть в школу Учителей и Учеников, а не педагогических работников и обучающихся! Вернуть процесс передачи знаний в мозг, а не на карту памяти. Вновь сделать школу частью реальной жизни, а не «методических разработок», списанных с полностью дискредитированной «болоньи».

Применительно к Орлу это, в частности, означает ликвидацию ОГУ и возвращение городу и области полноценного педагогического вуза с жестким отбором абитуриентов, действительно желающих посвятить свою жизнь школе.

«А еще следует помнить, что такое образование! Это придание образа. Не самотек, не игра в модные технологии, не насыщение школы говорящими столами и поющими досками — нет! Придание человеческого образа детям. Не потому ли так настойчиво разрушаются традиционные модели в массовом сознании — чтобы у ребенка было как можно меньше шансов стать человеком?».

Подготовил А. ГРЯДУНОВ.