Начиная с 4 ноября — Дня народного единства, четыре вечера подряд 1-й канал показывал нам фильм Н. Михалкова «12» — историю о двенадцати присяжных, которые должны были решить, виновен или не виновен чеченский юноша, обвиняемый в убийстве своего приемного отца — русского офицера.

Все происходит в спортивном зале одной из школ Москвы (потому что в помещениях суда идет ремонт). Этот зал с его теплотрассой под потолком и заключенным за решетку пианино призван вызывать ассоциации с нашей действительностью, где все — с ног на голову, все уродливо и неестественно. Но именно в таких условиях, где, кажется, не может быть ничего здравого и доброго, и предстоит свершиться правосудию.

За дверью присяжных стережет судебный пристав. Ему они сдали свои сотовые телефоны: связь с внешним миром прервана, потому что присяжные должны прийти к единому, независимому и объективному мнению — виновен или не виновен подсудимый. Сам «чеченёнок», как называет чеченского юношу один из присяжных (А. Петренко), сидит в холодной камере. Его воспоминания о драматических событиях чеченской войны проходят красной нитью через весь фильм. В этих воспоминаниях — ужасы гражданской войны, когда трудно разобраться, кто друг, кто враг, когда приходится пережить смерть родителей и перекрестный огонь на разбитой улице. А потом ночью среди трупов в подвале вдруг обрести спасение в лице дяди Володи — русского офицера, друга семьи, который обещает увезти мальчика в Москву…

Но эти воспоминания — для нас, зрителей. В спортивном зале никто из двенадцати о них не знает. Им известны только выводы следствия и то, что война в Чечне была очень жестокой войной, войной русских и чеченцев.

И вот произошло убийство русского отставного офицера, обвиняют молодого чеченца — достаточно, чтобы сработало предубеждение и присяжные проголосовали дружно и решительно. Они и готовы проголосовать: дело ясное, все улики против подсудимого. «Никаких разумных оснований для сомнений», как учили в Гарварде одного из присяжных (Ю. Стоянов). Но другой, единственный из всех (С. Маковецкий), вдруг эти основания находит и голосует за то, что обвиняемый не виновен. Заседание, которое обещало быть коротким, растягивается до позднего вечера. Оно превращается чуть ли не в Голгофу для каждого из его участников.

Кажется, эти двенадцать демонстрируют все оттенки современных общественных взглядов. И самое удивительное, что каждый из них по-своему прав. Но что такое наша «правда жизни», если мы не учитываем всех обстоятельств, если просто не хотим слышать других и не знаем, как все это оценивать?

Эти разрозненные «правды» поначалу сталкиваются и звенят, как клинок того ножа, которым было совершено убийство и который очень часто присутствует в кадре. Когда один из присяжных, самый непримиримый (С. Гармаш), в раздражении бросается доказывать практически, как можно нанести удар ножом сверху вниз жертве более высокого роста, то кажется, сейчас неминуемо прольется кровь. Но капля влаги на лбу распалившегося героя, которая его напугала и остановила в решающий момент, оказывается всего лишь каплей… птичьего помета. Этот воробей, залетевший в школьный спортивный зал и порхающий то и дело над спорящими людьми, становится в фильме символом чего-то неуловимого (пока еще!) для героев фильма, какой-то простой истины, которую им предстоит постичь. Она так же не соответствует обстановке в зале, как и этот воробей, залетевший в помещение случайно.

Да, все правда: и что кавказцев много в Москве, и что ведут они себя порой агрессивно и нахраписто; правда и то, что мы в плену страхов истинных и ложных. Сцена «эксперимента», в которой один присяжный (С. Гармаш) убеждает другого (Ю. Стоянова) в реальности гибели его семьи от рук чеченского террориста (убеждает до нервной рвоты, до истерики), — одна из потрясающих в фильме. Это диагноз: страх — одна из составляющих современного, отчасти инфантильного, общественного сознания, находящегося под влиянием масс-медиа и потому подвластного манипуляциям извне.

Трудно возразить и по поводу безответственности и расхлябанности русских людей, которые никак не научатся жить по закону. История тепловой трубы под потолком спортзала, которую «воспроизводит» в назидание всем циничный герой А. Горбунова, — весьма убедительна. Горькая правда состоит и в том, что мы действительно любим смеяться над всем, как будто прячась в этом нездоровом веселье от действительности; и людей у нас убивают ради того, чтобы освободить без лишней волокиты место под коммерческое строительство. Все так. Но что же из того? Этот вопрос каждый раз задают друг другу присяжные в самые напряженные моменты их душевных откровений. Так какой же вердикт следует вынести подсудимому? И словно наступает момент истины. Зритель постепенно осознает вместе с двенадцатью всю тяжесть вопроса: может ли торжество зла вообще стать основанием для несправедливости в частности?

Кто-то из критиков заметил, что «12» Никиты Михалкова напоминает не только известную американскую киноленту «12 разгневанных мужчин», снятую режиссером С. Люмитом в 1957 году, но еще и Тайную Вечерю — только происходящую в отсутствие главного ее участника. Так или иначе, но фильм действительно проговаривает то, о чем мы все думаем, но что боимся произнести вслух — наши фобии и наши предубеждения, неуверенность в себе и потерю нравственных ориентиров. А в общем — отсутствие цельного мировоззрения. Для 12 учеников, ставших апостолами, в свое время это тоже было сверхзадачей.

При всей нашей внешней самоуверенности мы растерянны! Стержня нет. А в таком состоянии трудно принимать ответственные и правильные решения. Можно, конечно, обманывать себя. Но тогда нужно принимать решения не задумываясь. Что, в общем, часто и делаем, как и 12 присяжных в начале фильма. Они были так уверены в себе! Жили не переживая. Они даже свое заседание начинают с того, что потешаются по поводу случайно найденных в раздевалках спортзала лифчика и шприца: вот, мол, какие «развитые» эти нынешние школьники. И, как первая встряска, — один из присяжных (С. Газаров) вдруг выхватывает этот шприц из рук смеющихся и с яростью бросает его как дротик: этот присяжный, оказывается, брата потерял из-за наркотиков и ему не до смеха. Стоит лишь задуматься, что-то по-настоящему пережить — и уже не будет легко. И такое возвращение к реальности ожидает всех героев фильма.

Один за другим присяжные отказываются от обвинительного заключения, выслушивая истории из жизни своих коллег. Каждая такая история провоцирует новые воспоминания. Причем всякий раз эти истории имеют явный нравственный окрас. Это современные притчи. Или исповедь? Даже жутковатая история директора кладбища о том, как можно делать деньги на похоронах — тоже такова. Хотя и циничное по форме, но все же признание греха, глубокое и, главное, новое для героя переживание жестокой, порочной действительности. И этот присяжный (А. Горбунов) голосует за невиновность подсудимого, вдруг ясно осознав, что мальчишку просто могли подставить, использовать такие же, как он сам, кто готов делать деньги даже на несчастье других. И другой, самый непримиримый (С. Гармаш), который почти до конца фильма пытается всеми правдами и неправдами убедить коллег не отказываться от обвинения, в конце концов скисает. И именно тогда, когда разговор наводит его самого на воспоминание о своих трагических отношениях с собственным сыном, которого он чуть не довел до самоубийства. Опыт собственных ошибок вдруг с поразительной точностью накладывается на ту ситуацию, в которой грубому таксисту теперь приходится разбираться в качестве присяжного. И непримиримый меняет свое мнение: он голосует за «не виновен».

Так что же происходит? Вероятно, пробуждение совести. Но это еще не все. Знание жизни, которое демонстрируют герои фильма — все, по очереди, — получает в их же собственных рассуждениях нравственную оценку. Знание становится мировоззрением, то есть рассматривается в совокупности, во всех противоречиях, но в одной и той же системе нравственных координат, где есть покаяние, боль и ответственность. И все меняется в отношении этих людей к жизни и судьбе обвиняемого. Пробуждается вера в добро. И недавнюю уверенность, что только «чеченёнок», этот «вонючий ублюдок», и мог убить своего приемного отца, теперь заменяет сомнение: да может ли такое быть, что мальчишка убил человека, который заменил ему родителей?

К сожалению, мы все заряжены на зло. В него нам верится легче, чем в добродетель. Нас укрепляет в этом безверии действительность, пресловутая «правда жизни». И это тоже диагноз. От болезни такого рода есть одно радикальное средство — страдание. Не случайно первым о невиновности мальчика в фильме говорит человек (С. Маковецкий), сам переживший глубокое нравственное падение, из которого его подняли любовь и сочувствие случайно встреченной женщины. И с остальными присяжными происходит во время заседания нечто подобное. Им тоже приходится вспоминать и переживать заново истории падений — собственных или своих близких, каждый раз убеждаясь при этом, что возвращение наверх возможно только через чье-то сострадание. А раз так, значит, есть на земле добродетель, и, как писал русский философ В. Соловьев, грех отказываться от нее, невидимой, ради торжествующего, такого приметного зла. Это и есть, по мысли Соловьева, подвиг веры.

Героям фильма, кажется, суждено совершить его. Но развязка фильма неожиданна. Когда одиннадцать присяжных, обретя веру в добро, голосуют за «не виновен», председательствующий (Н. Михалков), который на протяжении всего фильма никак не проявлял себя и оставался лишь беспристрастным наблюдателем всего происходящего, вдруг голосует за виновность подсудимого, потому что… хочет спасти его от гибели. «В тюрьме он проживет дольше, чем на свободе», — говорит председатель и сбивает с толку всех — и героев фильма, и зрителей. Лишить невиновного свободы, чтобы спасти от истинных убийц, — это, конечно, неожиданный ход. Весь пафос его в том, что хорошие дела нужно доводить до конца, а не ограничиваться душещипательными разговорами. Одиннадцать присяжных, однако, не хотят принять эту логику, и председателю приходится подчиниться большинству чуть ли не со слезами на глазах. Авторы фильма явно пытаются обострить поднятую в фильме тему нравственной ответственности. Правда, в отличие от всего предшествующего действия, получается «по-киношному» натянуто: спасение ценой свободы — возможно ли?

Но бесспорной остается другая истина, что «вера без дел мертва есть». Реакция присяжных на предложение председательствующего самим позаботиться о дальнейшей судьбе чеченского юноши в фильме показана психологически точно: присяжные убеждают сами себя, что это уже не их дело. И подвиг веры не состоялся. Казалось бы, ну все преодолели, а на последнем шаге — раз, и споткнулись. А подвига не бывает наполовину. И даже на три четверти не бывает: либо есть, либо нет. «Кто не способен на этот подвиг, тот ничего не сделает и не скажет человечеству», — эти слова В. Соловьева звучат как приговор, а финал фильма — как грустная констатация факта: пока еще не способны, пока не дозрели, пока еще духа не хватает. Хотя и пора бы уже подняться и на эту ступеньку.

…12 присяжных нашли основания для сомнений, причем достаточно веские, и спасли невиновного от наказания. Но этого мало. Почему? Да потому, что не Гарвард, как заметил герой С. Гармаша.

Андрей Грядунов.