В очереди за чудом

О новом спектакле можно писать по-разному: можно «по свежим следам», стараясь уложить свое впечатление в рамки обыкновенных «захватанных» слов. Или подождать, пока это впечатление не уляжется в тебе само. А можно не писать вовсе — иногда случается так, что автор постановки сам позаботился о том, чтобы отзываться, в общем-то, было не о чем. Для премьерного спектакля театра «Русский стиль» «Одиннадцатая заповедь» (постановка заслуженного артиста России Валерия Симоненко по пьесе Александра Марданя «Уравнение с одним неизвестным») больше всего, мне кажется, подходит второй вариант.

«Одиннадцатая заповедь!» существует в театре самостоятельно и как продолжение цикла «Комедии из жизни человеков», который, по замыслу режиссера, должен составить из семи пьес авторов «Новой драмы» (цитирую) «всю живую, человеческую ткань сегодняшнего дня — от утробы до гробовой доски». Судя по количеству уже вышедших спектаклей, в человеческом эквиваленте «Заповедь» соответствует зрелости: на этой стадии люди, когда им дается некий абсолютный закон (в нашем случае — фактически настоящий врачебный диагноз), способны отвергнуть его уже сознательно. Такое сопоставление — не столько с физическим старением, сколько с эволюцией мироощущения — не случайно: сегодня «Русский стиль» возвращается к пониманию театра через человека, к передаче самого «звука бытия» — с помощью перехода от эстетики театра, если так можно выразиться, к эстетике жизни. Так на сцене рождаются подлинность лексики и интонации (вспомнить хотя бы «бормотальный реализм» начала прошлого века), узнаваемость персонажей — и в то же время ситуация эмоциональной встряски, великолепно демонстрирующая духовное нутро каждого из них.

«Одиннадцатая заповедь» не уводит своего зрителя в абстрактные символические эмпиреи, выражая течение жизни только «знаковыми фразами» и наделяя своих героев исключительными качествами. Она делает другое — проводит аналогии, иногда в меру тонкие, иногда грубоватые, с одной целью: показать упрямую неизменность мира людей — от библейских времен до эпохи суматошной любви к «высоким технологиям».

…Полюбуйтесь только на эту очередь: молчаливый, какой-то «забитый» налоговый инспектор (Владимир Комар), время от времени угрюмо, точно по обязанности выпаливающий очередную несмешную шутку; его полная противоположность — не в меру развязный бизнесмен-жизнелюб (Юрий Марченко); продажный правоохранитель (Александр Липов); внешне самоуверенная журналистка (Ольга Тищенко), с порога оправдывающая все стереотипы этой профессии; средних лет дама (Анна Аленчева) «с налетом светскости» — впрочем, поскандалить за место в очереди ей тоже отлично удается — и ее муж (Анатолий Ващенко), престарелый обладатель высокого административного поста; профессор университета (Сергей Фетисов), в свое время плавно перешедший с преподавания научного атеизма на историю религии; потихоньку спивающийся, привыкший юродствовать перед обывательской публикой артист (Александр Макаров)… Заводят ни к чему не обязывающие разговоры, привычно скандалят за право пробиться первым — а ведь при этом даже не знают, что ждет их там, куда они так рвутся. Забывшись, чуть разоткровенничаются, приоткроют свой «душевный клапан» — и тут же захлопнут: как бы не переступить заботливо сформированную опытом, мыслями и переживаниями границу безопасной отчужденности…

Ни одного из персонажей просто невозможно обозначить с большой буквы. Каждый настолько же легко узнаваем, насколько и обычен, безлик: у них и имен-то нет. Место действия тоже формальное: вот съедет завтра больница, и будет здесь молельный дом или ночной клуб — судя по тому, кто его купит. Вышеозначенный набор типажей, руководствуемый медсестрой Марией (Инна Конашенкова), стоит в очереди за чудом. Точнее, за четко отмеренным и заранее оплаченным (а значит, по идее, гарантированным) чудом — излечением от определенной болезни. Все ждут конкретных указаний, ученых слов… Поэтому когда нашим «больным» случается повстречаться с настоящим чудом, с настоящей (простите за тавтологию) истиной, они ее попросту не принимают: у нее ведь нет четких, подкрепленных буквами и цифрами доказательств того, что она — истина. Да и слишком глупо это кажется: спустился, понимаешь ли, с потолка какой-то там маляр (Денис Косенков), оказавшийся, к тому же, еще и врачом без регистрации — и учит всех исцелению «от гнева», провозглашает какую-то «одиннадцатую заповедь»: не делай другому того, чего себе не пожелаешь. Вот и закричали наши посетители: «Распни, распни его!» — в смысле: «В милицию, в милицию!»…

Коль скоро каждый из «героев» спектакля воспринимается как определенный типаж, актер, воплощающий его на сцене, должен сделать особый акцент на внешнюю выразительность, сразу узнаваемую манеру игры. Это вовсе не значит, что ему нужно превратиться в клоуна и довести свое центральное качество, свое «определение» до абсурда. Но без такого внутреннего стержня непонятно, хочет актер создать сложный характер или, пусть жизненный, но все же тип. В «Одиннадцатой заповеди» получилось так, что больше всех запомнились роли, исполнители которых не «замахивались» на определенную драматичность, а жили именно благодаря своей картинной типичности: «зеленопиджачный» маклер (Алексей Хапков) — весь невнятный, поддакивающий, но, чувствуется, очень скользенький; рекламный агент (Сергей Борисов), преувеличенно бодро предлагающий посетителям больницы «застолбить» себе уютное местечко на кладбище; один из покупателей помещения больницы (Александр Столяров), сразивший наповал своими изгибистыми телодвижениями и насыщенно голубыми интонациями; какой-то бешеный, постоянно рыкающий на «больных» товарищ с Востока (Владимир Верижников); наконец, сам врач-«чудотворец» (Виктор Рассолов), проведший все действие прикованным к постели — в буквальном смысле: к постели любовницы.

В спектакле без особого труда можно провести круг евангельских аналогий. Они в самой пьесе не обозначены и идут от сценического оформления: на стенах «больницы» рядом располагаются матово желтеющая икона Богоматери с младенцем, красочный плакат, изображающий «великого» врача, так и не осчастливившего никого своим приемом, и жутковато-аляповатое порождение соц-арта — барельеф на гигиеническую тему «Пилат, умывающий руки». Действительно убедителен был только «травяной лекарь» из Назрани — уже не тип, а самый настоящий человек. Маленький, незаметный, он все время прятался в своем ремонтном соре и «вылез» из него только для того, чтобы сделать самое важное — спасти человеку жизнь. Говорил только тогда, когда все неожиданно (и очень ненадолго) изъявили желание его слушать — совсем не поставленным, не «театральным» голосом, с интонацией человека, привычного к тому, что его не услышат, а если и услышат — не поверят. Вот уж воистину: «Пришел к своим, и свои его не приняли»…

«Когда закончится этот бедлам?» — вырывается в первом финале у Марии. Почему первом? — после закономерного завершения сюжетной линии в театр, уже «по-настоящему», неожиданно приходит телеграмма, дающая актерам указание не выходить на аплодисменты. Мне кажется, этот второй финал не только не достиг своей символической цели, но и родил в зале чувство неловкости, «смазав» общее полученное от спектакля впечатление.

Что же касается настоящего финала, закончится этот бедлам, начнется другой — разве каждый из нас не понимает этого сам? Да и нужно ли, чтобы он заканчивался? Ведь так привычно, уютно — простоять, ни на что не отвлекаясь, всю жизнь в очереди за чудом. Может быть — повезет…

Евгения ВЛАДИМИРОВА.

самые читаемые за месяц