Владимир Алексеевич Суровцев в Орле личность известная. 18 лет (до апреля 2007 года) он возглавлял Управление Федеральной службы исполнения наказаний по Орловской области, и именно при нем в местных колониях происходил активный поиск новых форм работы с заключенными, что в разное время получило высокую оценку на федеральном уровне и вывело орловское Управление ФСИН в число лучших. Предстоящая дата — 75-летие оперативной службы системы исполнения наказаний — послужила поводом для встречи с Владимиром Алексеевичем, который начинал свою службу именно в качестве оперативного работника. Теперь уже бывший начальник управления и действующий советник УФСИН по Орловской области В. А. Суровцев дал интервью газете «Красная строка».

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что в массовом сознании существует весьма туманное представление об оперативной работе в вашей системе. Но при этом оно и нелестное. Ну а как с профессиональной точки зрения определяется основной смысл работы оперативной службы в тюрьме и на зоне?

— Может быть, я кого-то сильно удивлю, если скажу, что основная цель — воспитательная. Задача оперативных сотрудников — отслеживать истинное поведение того или иного заключенного. Каков он есть на самом деле, а не каким хочет казаться. Это вообще свойственно всем людям — играть в общении с другими определенную роль, в той или иной мере. А у нас, в тюремной, так сказать, субкультуре, среди заключенных часто и вообще считается доблестью — переиграть администрацию, делать одно, а подразумевать совершено другое. Как известно, чужая душа — потемки. И оперативная служба призвана эти-то потемки освещать. Что же касается отношения к этой работе в массовом сознании, то тут я хочу привести такой пример: в развитых странах Европы, например, не считается зазорным сообщить куда следует о неправовых действиях соседа. Это даже приветствуется и называется исполнением своего гражданского долга. Только у нас — видеть и не предотвратить безобразие считается признаком хорошего тона. И наоборот, если кто-то вовремя просигнализирует о нарушении общественного порядка, то его считают «стукачом». Когда общество будет само способно влиять на своих членов должным образом, предотвращая их асоциальные поступки, тогда это будет шаг вперед. Задача стоит именно такая — предотвращение тех или иных противоправных действий. И в нашей системе начальство не жалует своих подчиненных, если им удалось раскрыть совершенное преступление. Важнее — не допустить его вовсе.

— Но обывательское сознание смущают и методы оперативной службы. Например, вербовка информаторов среди заключенных.

— В нашей системе все должно держаться только на человеческих отношениях. Если оперативник не сумеет расположить к себе заключенного и будет действовать шантажом, запугивать его или еще как-то «влиять», то «вербовка», как вы говорите, может и состоится. Формально. Но результата от такого сотрудничества не будет, уверяю вас. Как говорится, торг здесь неуместен. Оперативник, как минимум, обязан убедить заключенного, что подлые поступки должны быть предотвращены. Обывателю, может, и не известно, но так называемый актив оперативной службы, то есть сами заключенные, очень часто подсказывает администрации те меры, которые способны улучшить микроклимат в зоне. И такая инициатива со стороны заключенных — это тоже результат работы оперативной службы. Открою еще один секрет. Задача оперативной работы в нашей системе — это и контроль за ее подразделениями, точнее — соблюдение законности с их стороны в отношении с заключенными. Любая недоработка той или иной службы УФСИН должна быть вовремя замечена и представлена руководству. Так что можно сказать, что оперативник отвечает за баланс в отношениях двух коллективов — сотрудников исправительного учреждения и заключенных.

— В наши дни система исполнения наказаний реформируется. Идет процесс ее гуманизации. Мы и в этой сфере дрейфуем в сторону Запада. В связи с этим каковы перспективы оперативной службы?

— В западных учреждениях ее нет совсем. Если вы об этом. Но я думаю, что нам не стоит так уж буквально копировать западные подходы в нашем деле. Мне приходилось общаться с коллегами из европейских стран, и могу сказать, что у них доминирует потребительский подход. Они заключенным предоставляют услуги: услуги психолога, услуги священника и так далее. Не захочет заключенный — услуги не будет. Коллеги из Швейцарии, например, меня убеждали в свое время, что воспитатель в колонии — это нарушение прав человека, что это якобы нравственное подавление заключенного. Они ждут проявления свободной воли заключенного. Мы тоже этого добиваемся. Но наша система делает сама шаг навстречу. Понимаете, в чем разница? Наша система побуждает заключенного сделать правильный выбор, а западная идет на поводу у его воли и совести. Надеюсь, теперь вам понятна и перспектива оперативной службы. Она была, есть и будет в нашей системе, потому что мы не оставим заключенного наедине с собой и своей заглушенной пороком совестью. Мы обязательно постараемся помочь ему пробудить эту совесть.

Система исполнения наказаний в мире прошла долгий путь. Но проблема покаяния в ней так и не решена до сих пор. Когда-то давно преступников запирали в одиночные камеры. При этом считалось, что одиночество и молитва, эдакое вынужденное отшельничество пойдет преступнику на пользу. Но, кроме бунтов и суицидов, такой подход ничего не дал. Тогда решили воспитывать трудом. В России при этом еще и ввели институт тюремных священников. Советская власть труд оставила, но в результате все свелось к более простой задаче — исправлению. Но я убежден, что путь исправления начинается с покаяния, то есть с признания своей неправоты. И в этом заключенному нужно помочь. Его нужно настроить, убедить, подтолкнуть к покаянию. Поэтому у нас работают и священники, и воспитатели, и психологи, и оперативники. При этом в наших колониях зачастую свободы у заключенных больше, чем в той же Франции, например. Там свидания с родственниками в гостевых комнатах не разрешаются, потому что, видите ли, приезжие родственники администрации учреждения не подконтрольны. Чувствуете, каков подход? А мы свидания разрешаем. Но и берем на себя полную ответственность. С другой стороны, тем самым побуждаем к ответственности и самого заключенного. И так шаг за шагом.

— Но ведь даже священники, работающие в орловских колониях, признают, что процент истинно раскаявшихся среди заключенных очень мал.

— А кто говорит, что эта задача решена? Я говорю лишь о том, что только эта цель имеет смысл и что наша система на нынешнем этапе более соответствует этой задаче. Конечно, очень трудно добиться покаяния от преступника, если само общество провоцирует преступления. Но именно поэтому оправданна именно наша система исправительных учреждений, которая берет заключенного под опеку, так сказать, и душу его, и тело, и несет полную ответственность за него. Конечно, нет предела совершенству. И нам есть еще над чем работать. Но если уж мы говорим о желаемых результатах деятельности ФСИН, то нужно говорить и о состоянии общества в целом. Я помню, когда-то в нашей деревне, где я родился и вырос, уважением пользовались те семьи, где останавливались на ночлег нищенки-странницы. Была тогда такая категория лиц. Понимаете, какая штука: если именно к вам постучалась такая вот нищенка, значит, вы достойные люди. Перед Богом достойные. Нечто подобное проявляется в наши дни в некоторых европейских странах. Там есть такой порядок, что заключенных принимают на время в своих домах те или иные граждане. Так вот к таким людям тоже все относятся с глубоким уважением. А вот мы что-то потеряли. Но, может быть, еще обретем?